"Михаил Литов. Не стал царем, иноком не стал " - читать интересную книгу автора

памяти все известные ему по исторической литературе ростовские важности.
Целью было посещение тамошнего кремля. Зоя и Любушка бывали в нем прежде,
но это обстоятельство не перевешивало для Зои готовность соблазняться
прелестями шоферской бытности, а для Любушки - путешествовать по разным
святым и примечательным местам просто в силу своей общей восторженности.
Зоя вносила в их паломничества элементы конструктивизма, некоего
татлинского художества, Любушка - охи, ахи и крики "браво", а Милованов был
всегда вдумчиво пытлив.
Милованов порой говорил о том, что современные люди растеряли,
разменяли на пустяки тип истинного паломника. Он слегка бредил монахами
древности, монастырскими книжниками, Епифанием, Палициным; перебрал
учености у Голубинского. Любушке, вынужденной вежливо выслушивать его, он
советовал обратиться к старинным описаниям путешествий, проникнуться тихой
восторженностью, с какой поэтические натуры скитались по русским фиваидам.
Однако Любушка не хотела читать, в особенности то, что рекомендовал ей
Милованов, и опиралась она в этом на будто бы существенное расхождение их
вкусов. По Милованову, у Любушки и вовсе не было никакого вкуса, но
Любушка, естественно, и не подумала бы разделить такую его точку зрения. С
другой стороны, Милованов, конечно, могуче вооружался всеми этими
книжниками, поэтами, паломниками, профессорами, имена которых ничего,
положим, не говорили Любушке, но подавляли ее своей бесспорной исторической
значительностью, и против этого миловановского оружия у нее не было иного
способа борьбы, кроме как выкрикивание все того же "браво", только в
несколько выходящей из обычного ряда тональности. Милованов определенно
подстерегал эти мгновения. Он вслушивался, как голос Любушки терял свое
естественное звучание и наполнялся грубой хриплостью не то пьяницы, не то
законченного курильщика, и всматривался, как ее улыбка не складывалась на
устах, а карикатурно кривила рот. Вроде бы и соглашалась с ним Любушка,
давала предварительное, ни к чему ее не обязывающее восхищение
предлагавшимися им ее вниманию книжками, а все же выходил у нее отпор,
протест, ее "браво" тут выходило каким-то диким и зловещим воплем оголтелой
кликуши. Так у Любушки из-за того, что "доморощенный профессор", как она
про себя называла Милованова, лез со своими познаниями, наблюдалась
некоторая истерика, а Милованов болезненно наслаждался ее созерцанием.
Горестная мысль о никчемности современных людей по-своему утешала его. Эти
люди говорят о свободе совести и духа, о нравственности и прочем важном и
глубоком, но как часто случается, что предметом их разговора или даже спора
служит сущий пустяк! Об этом думал Милованов часто. Зря у многих людей
образованность. У Зои и Любушки она зря, а ведь они-то воображают себя чуть
ли не мозгом нации! Мчались в Ростов, и Милованов мрачно помалкивал. О чем
говорить, когда тебя то и дело заносит на немыслимую глубину? Вопрос стоит
следующим образом: как и для чего жить? А его спутницы подобными вопросами
не задаются.
Шоссе в это утро не представляло затруднений, Зоя разогнала машину, но
вскоре, размахивая аппаратом слежения, выскочил из-за поворота взиматель
штрафов. Долго потом ругалась Зоя, хотя не денег ей было жалко, а
чувствовала она себя ущемленной, униженной, как если бы тот служивый силой
проделал с ней что-то совсем уж необоснованное. Унижать можно Любушку или
Милованова, но не ее, Зою, у которой капиталы, машина и твердое положение в
обществе.