"Михаил Литов. Не стал царем, иноком не стал " - читать интересную книгу автора

на шутов, рассуждала Зоя. Соглашаясь насчет туфель, Милованов тем не менее
досадовал, что жена заговорила о них совсем не к месту: Ростовский кремль -
это короткие и драгоценные минуты его посещения, а остальная жизнь и есть
время, когда женщины вроде Зои и Любушки могут без особого ущерба для
бытийных глубин болтать о туфлях и прочих пустяках.
Сам-то Милованов шел в черной мягкой, как шинель, куртке, был у него
черный шарф, а на голове сидела горкой черная шапочка. В каменном коридоре,
куда они ступили, на мгновение притихнув, с Миловановым в тусклом освещении
случилось небольшое преображение в некоего монаха, а по тому, как он
величаво проделал необходимый в том коридоре поворот, можно было даже
рассудить, что не иначе даже как собственной персоной какой-нибудь царь,
Алексей Михайлович или сам Грозный, внезапно возродился в этих для царей и
созданных громадах. И словно сам собой полился выговор, стал он порицать и
открыто бранить Зою, хотя отлично знал, что для его своевольной жены и
малейший намек на разнос не приемлем. Она рассердилась.
- Уже исчерпали тему, а ты все не можешь успокоиться!
Милованова смутил злобный шепот жены.
- Я вообще молчал, - заступился он за себя. - Вы говорили, а я
помалкивал и своего мнения не высказывал. Я вмешался только теперь и только
для того, чтобы ты действительно поняла, что всему свое время. Не годится в
подобных местах говорить о туфлях, о бабьем! - возвестил Милованов.
- А и дальше помалкивай! - выкрикнула Зоя.
Милованов отошел в сторону, оставив последнее слово за женой, но с
таким видом, что отнюдь не кончены и его слова, да только он их по своей
мудрости, едва ли доступной пониманию Зои, не станет произносить. Он был
обижен. Монашье и царственное улетучилось, он как будто даже вдруг похудел
под мягкой чернотой куртки, спал с лица под шапочкой, но громада древнего
создания продолжала тесниться над головой, и, чувствуя ее в узком коридоре,
где с ним уже произошли некоторые преображения, Милованов понимал, что на
сей раз его обида больше обычной и должна закончиться разрывом с женой,
везде знающей только свое право, всюду вносящей разлад и сумятицу своим
индивидуализмом. Сколько было уже у него ссор с женой! Зоя понимала их,
лишь когда ей самой случалось впасть в обиду, а вот наговорив мужу много
всего оскорбительного, отведя душу, собственно, выпустив пары, она
оставалась толстошкурой и веселой и не сознавала его обиженности, продолжая
их прежнюю жизнь. Так оно чаще всего и бывало. Почти сразу после раздора
Зоя, словно ничего не случилось, могла обратиться к поникшему мужу, иной
раз и поласкаться даже, и Милованов сдавался, утешаясь мыслью, что с женщин
ведь все равно спрос невелик.
Но спрос был с того Милованова, которого привезли в Ростовский кремль.
Каков он здесь? - так стоял вопрос. Ведь не мог же оставаться он здесь тем
фактически смирным человеком, который живет в подчинении у жены уже потому,
что, не желая уступать ее попыткам превратить его в современного бойкого
работника, обслуживающего удовольствия роскошной, в идеале, и прихотливой
женщины, молчаливо, почти всегда безответно выслушивает ее упреки и
наставления. Не мог он оставаться здесь совсем уж тем, кто знай себе прячет
от взбалмошной жены истинные и громадные драмы своей души, предоставляя ей
полную возможность упражняться в красноречии на его счет, высмеивать его и
выставлять субъектом несостоятельным и бесполезным. А раз так, то у нее
должна быть особая реакция на кремль и на него, Милованова, в том его