"Михаил Литов. Не стал царем, иноком не стал " - читать интересную книгу автора

путь. Так что искать приходилось в себе, допытываясь, что было его
собственное рождение и чем может стать его конец. Однако в себе Милованов
знал, что он ничего не знает, т. е. только и есть, мол, что полная
невозможность знать о бытии Бога, как и об его несуществовании. Мысль
безнадежно металась в этом тупике. Сердце Милованова забилось поживей,
когда впереди встали яркие строения церковного Ростова. Зоя сказала, что
это монастырь, а им лучше сразу проследовать к кремлю, если они хотят
осмотреть его до наступления темноты.
Любушка всегда и вся была сосредоточена на своем одиночестве вдовы и
на внуках, которых к ней то и дело приводили и на благосостояние которых
она усердно трудилась, а паломничала с друзьями только для того, пожалуй,
чтобы вдруг взорваться криком: какое чудо! вот настоящая красота! Это
выходило у нее искренне и простодушно от внезапных прозрений посреди
безверия, которые она принимала за свою полноценную культурную
подключенность к высшему, духовному, даже отчасти и к жизни церкви. А Зоя,
с ее новообретенной гордостью автовладельца и начинающего гонщика,
покорителя дорог, с ее быстрыми и умелыми внедрениями в современный стиль
жизни, чуждый Милованову, да и Любушке, Зоя, как только пришлось
вытряхнуться из машины, к кремлевским воротам повлеклась немного неуклюжей
толстушкой, а больше все-таки уже проникающейся стихией святости
паломницей. Она и умела проникаться, умела проникать и становиться внезапно
своей, милой и застенчиво, трогательно улыбчивой там, за монастырской
оградой, где она покупала в церкви свечки и тихо ставила их точно в нужных
местах. Милованов знал это о ней, как и то, что просто древность, не
монастырскую, а теперь уже скорее музейную, как это и обстояло, собственно,
в Ростовском кремле, она тоже впитывает в себя как некую церковность.
Любушка, та, стоя перед иконами и слушая службу, вдруг хмуро замыкалась в
себе, поджимала тонкие губы на худом, с закрашенными морщинами лице и еще
жестче скреплялась внутренне на необходимости своих обыденных забот, как бы
освящавшихся в это мгновение высшим промыслом, волей самого Господа. А Зоя,
скорее, сознавала свою малость, ускромнялась, и потому у нее был
действительный живой интерес к происходящему в церкви, делавший ее большое
лицо особенно красивым, она открывалась, не слишком об этом задумываясь,
навстречу церковной мистике, но и уносилась прочь, в неизвестность. Она
уносилась, разумеется, прежде всего от мужа как ближайшего спутника,
который в данных обстоятельствах, с его проблемами и его живописью, никак
не мог соответствовать, в ее представлении, силе и могуществу церковной
жизни. Милованов оставался наблюдателем внутренних движений жены, а когда
той не было поблизости, он всматривался в других, в прихожан, или гадал, не
подозревают ли его всякие церковные служаки в недобрых намерениях.
Милованов любил жену такой, а себя презирал за то, что способен лишь
оставаться подглядывающим.
Пройдя внутренность надвратного строения, Милованов, поджидая своих
замешкавшихся у сувенирных лотков спутниц, оглядел, как можно шире, двор
кремля. В мечтах и задумках монастырские посещения складывались у него на
манер каких-то стремительных, нахрапистых побывалок, однако на самом деле
он входил в монастыри всегда с затруднением, как в чужеродную среду, где и
на него сразу будто бы должны обратить пристальное, подозрительное
внимание, без колебаний отмечая его пришлость. А здесь сам наскоро
осмотренный вид церквей, куда-то убегающих тропинок, скрытых под каменными