"Михаил Литов. Наивность разрушения " - читать интересную книгу автора

мысли, стремления и чаяния перед теми единственными в своем роде
мгновениями, когда ваша избранница стоит под потолком на лесенке и, может
быть сама того не ведая и не желая, показывает вам все самое стройное,
законченное, совершенное и сокровенное, чем позволила ей владеть природа.
Я успевал и бранить себя мысленно, что я, такой старый, такой умный,
пораженный в самое сердце катастрофой России, но ведающий спасительную
обособленность, стою тут и млею, схожу с ума от зрелища шевелящихся под
юбкой женских бедер. Но досадовал я, в общем-то, лицемерно, на всякий
случай, на тот случай, если она внезапно обернется, если кто-нибудь войдет
и застигнет меня за столь предосудительным занятием. По ночам же, дома, в
кровати или в одиноких скитаниях из угла в угол, когда я вспоминаю подвал,
душевный полумрак, Наташу, лесенку, мои тайные и точные наблюдения, себя
там - наглого и сконфуженного наблюдателя, я не злюсь и нисколько не трушу,
я только мечтаю, вижу возможность совсем другой жизни, далекой от
агрессивного цветения империй и их жалкого умирания, жизнь, ради мгновения
которой не жалко и умереть, зарывшуюся в это загадочное шевеление под
колоколом, скрывшуюся в его тепле.
Она спустилась на пол и посмотрела на меня равнодушно, а я, ничего не
купив, вышел на улицу и зашагал к набережной, мимо барочного храма
восемнадцатого века, приспособленного под какую-то контору. Говорят, его
возвращают верующим. Валил мокрый снег. Я не достиг набережной, пошел вверх
по улице, которая, пересекши кремль, вливалась в главнейший наш проспект,
пошел мимо почты, приютившейся на первом этаже светлого здания с колоннами
и атлантами, мимо больших магазинов в больших домах, к огромному и
причудливому на горе кремлю, стены которого, увенчанные башнями, по-своему
повторяли изломанный рисунок занятой им местности. Вдруг я развернулся и
пошел вниз, в обратном направлении, но словно в никуда. Со мной что-то
стряслось; если у меня и выросли крылья, то вряд ли там, где следовало. Как
глупо, что я, взрослый, чтобы не сказать старый, человек, мнусь в
нерешительности перед какой-то девчонкой, а еще глупее, что я, отнюдь не
лишенный проницательности, среди бесчисленного множества женщин выбрал
именно ту, о которой знаю лишь, что никогда не решусь с ней объясниться.
Мне нечего ей сказать, собственно говоря, нечего посулить. В моей возрасте
влюбленные нежны, как лапки севшего на кожу комара, но осмотрительны, и
оперируют они в сражении за предмет своей страсти не любовью, а
солидностью, умением подкреплять силу любовного красноречия вполне
конкретными вещами. Не могу же я в самом деле думать, будто моя
увлеченность сродни юношеской любви, выдержит состязание с нею, не
задумывающейся о грядущей старости и о том, что завтра обольщенный и
капитулировавший кумир потребует не столько цветастых слов и признаний,
сколько еды, подарков, кормушки, бытовой вольготности. Я этот путь проходил
и слишком хорошо его знаю, чтобы надеяться, что Наташа бездумно польстится
на благородные виды моей зрелости и внушительные руины моей былой красоты,
как, возможно, еще польстилась бы на горячее и бесцельное обожание
какого-нибудь восторженного мальчика.
Я лихорадочно топтался на тротуаре. Мокрый снег глумливо таял на моих
щеках. Я отказался от жены только потому, что пальцем о палец не пожелал
ударить ради ее благополучия, но какой же в этом был смысл, если я так
скоро вновь нарушаю "обет безбрачия", вновь увлекаюсь, вновь чего-то жду от
женщины, хотя у меня нет ни малейших оснований думать, что ее запросы