"Михаил Литов. Наивность разрушения " - читать интересную книгу автора

происшествий я заглядывал в переулки, странные, убегающие в гору, где над
ними летали легкие мостики. Мне было плохо и хорошо, как если бы я был
беден и богат одновременно. Но люди-то (я возмущен, потрясен, обескуражен,
я тронут!), - они сновали между домами, как мыши, озабоченные поисками
пропитания, все их отличие от мышей состояло, казалось, в том, что они не
набрасывались на первую подвернувшуюся приманку, а искали кусочек пусть не
вовсе лишенный лакомости, но подешевле. Стало быть, они кружили и метались
в тупике сознательного выбора, нужды, тяжких испытаний, выпавших на их
долю, хотя отлично известно, что следовало всего лишь жить, как живут
птички небесные, и все у них было бы в порядке. Они со злобой выкрикивали
имена тех, кто их обидел, растоптал их веру, надежду, их любовь, имена
нынешних толкачей прогресса, которые обещали, что выведут их из ловушки,
клялись, что делают все, чтобы вывести их из западни, в которой мы все
очутились, но только придумывали и придумывали новые обманы, ухищрения,
только доверительно улыбались да поддевали на крючок простачков, да
пожирали их, сытые, но ненасытные. Люди эти, суетные эти уличные существа с
жалобными и злыми глазами казались мне неискушенными, чертовски, дьявольски
наивными, они мучились своей нищетой, неправильным питанием, нездоровой
пищей, недоеданием или даже превосходным аппетитом, который искал полного и
беспрерывного удовлетворения. Они не знали и не могли, отягощенные злобой
дня, да и не хотели знать, что тысячелетнее дело России гибнет, или слышали
кое-что и задумывались об этом, и даже недоумевали, но задумывались все же
как о деле отнюдь не первостепенной важности, как о деле пятом, десятом,
словно все это происходило с ними, с нами во сне, а главное будет понято и
по-настоящему начнется лишь после пробуждения.
Я прошел к заветному подвальчику с мыслью, что обязательно должен быть
вознагражден зрелищем на лесенке за разорившую меня покупку книги. И я не
обманулся в своих ожиданиях. Никого в лавке, кроме меня и Наташи, не было,
я сиротливо стоял у прилавка и смотрел, подглядывал, чувствуя себя даже не
мелким воришкой, а опытным и страшным соблазнителем, бывалым охотником,
чудовищным змеем, который открыл пасть и ждет, когда загипнотизированная
жертва сама вползет в нее. Если бы так, если бы Наташа сама вошла в меня и
слилась с моей душой, осталась в моем сердце, не спрашивая, для чего это ей
и какие выгоды это ей принесет! Но так быть не могло, действительность
более чем далеко отстояла от моих грез, я весьма сильно преувеличивал... но
на лесенку она поднялась, и в этом я словно-таки загипнотизировал ее,
добился своего, победил! Не знаю, что ей понадобилось на верхней полке, но
она установила лесенку, повернулась ко мне спиной и взобралась, вздыхая в
глубокой тоске по свободной, беззаботной жизни. Представим себе, как
молодая и очаровательная женщина в азарте трудовой деятельности оказывается
на высоте и принуждает нас смотреть на нее снизу вверх, а ее платье
задирается или почему-то принимает форму колокола, и полумрак под этим
колоколом интимной задушевностью соперничает с полумраком, царящим в
помещении, и мы вдруг осознаем - не правда ли? - что у женщин в запасе, в
арсенале, на вооружении местечки куда более заповедные, таинственные,
притягательные, прекрасные, чем вся их женская красота вместе взятая.
Изумительна женская душа, перетекающая в девичью скромность, материнскую
нежность, старушечью трепетность, вырастающая в исполненные немыслимой силы
и поэтичности образы мировой литературы, но и она ничто перед загадочным
шевелением пасторальных форм под юбкой-колоколом, как ничто и все женские