"Михаил Литов. Люди Дивия " - читать интересную книгу автора

Поэтому в минуты, когда она, защищаясь, делается ребенком, я в своем
порыве утешить и угодить ей отчасти приближаюсь к тому идеалу мужчины,
который создало ее нехитрое женское воображение. Разумеется, о том, чтобы
исправиться полностью, и речи нет, слишком быстротечны те мгновения, я бы и
не успел ничего. Я не успеваю даже завоевать в ее глазах звание хорошего
мужа, настоящего мужчины. Правда, юркость, какая бывает свойственна моей
наружности в подобных ситуациях, более или менее отчетливо складывается в
обещание, в некий аванс, в возможность, которую, как жене в ее волнении
представляется, она сможет разными манипуляциями, уже не отпуская меня на
волю, преобразить в действительность. Потом все это проходит, но Рита не
забывает, что в какое-то мгновение я по какой-то не очень хорошо понятной
ей причине был удивительно, потрясающе человечен, и за это она благодарна
мне и любит меня. Может быть, сам я только за то и люблю ее, что иногда
вижу, как странно темнеют ее глаза, а следовательно, и замирает вся ее душа
в изумлении перед осознанием того факта, что меня есть за что любить.
И вот немолодой женщине, моей жене, ее личное женское небо повелело
обидеться, взбеситься и "сделать ребенка" аккурат накануне моего
творческого взлета, в минуту, когда я задумывал взяться за перо,
предварительно попользовавшись ее прелестями. Я не мог этого допустить. В
одно мгновение я уяснил всю бедность, безблагодатность, весь голый
практицизм чувств, с которыми приступил к жене, домогаясь ее любви. Но я не
рассуждал о том, что ее взрыв - всего лишь некий наплыв обыденности и, по
сути, абсурд, ведь в данную конкретную минуту я ничем перед ней не
провинился, а мои прежние грехи давно следовало бы простить; я не думал
убеждать ни себя, ни ее в том, что казнить меня за мою несостоятельность,
неприспособленность к жизни сейчас, когда я почти обуян вдохновением и
готов приступить к созданию новой книжки, может быть очень важной для
человечества, с ее стороны не только промашка, но и преступление. Я думал
лишь о том, как предотвратить вспышку и буйство. И во мне сделалось даже
куда больше истеричности, чем в ней, готовой разразиться ревом. Я словно
остановился перед чем-то раскаленным, пускающим языки пламени, остановился,
зная, что мне надо войти в этот ад, по крайней мере прикоснуться, поэтому я
протягивал руки, но тут же и отдергивал с неприятной судорожностью, и мое
лицо исказила страдальческая гримаса.
Пока я крутился вокруг жены, не зная, как подступиться к ней, встала
волна небывалой нежности и тоски, обрушилась на меня и подхватила меня, и
я, подвывая и покряхтывая в ее тяжелой соленой правде, улыбнулся Рите,
показывая, что страдаю, но терплю и буду терпеть. Моя преждевременно
седеющая голова замелькала по всей кухне, где это происходило. На свете не
стало для меня ничего роднее, ближе и нужнее этой толстенькой женщины,
совмещающей рост гневной обиды с потребностью допить чашку чая. Я упал ей
на грудь, зарылся лицом в ее коленях, целовал ее пальцы, которые она
скрючивала от волнения, но так, словно ей в этом помогали старость и
болезни. Желая припрятаться, стушеваться (ибо не знала теперь, суровиться
ли ей все еще на меня или уже радоваться моему темпераменту), она поджимала
под себя ножки, убирала их под стул и слегка сучила ими. В восторге от их
шевеления я сунул руку под халат, которым она прикрывала свою немало
раздобревшую за последние десять лет плоть, и мои пальцы повлеклись по ее
бедрам. Я не видел этих действий моих конечностей и тем лучше понимал, что
загадочность жизни - отнюдь не шутка. Ведь что такое бедра Риты, когда их