"Михаил Литов. Картина паломничества " - читать интересную книгу автора

- Без движения нельзя, без движения - это взаперти, в самом себе, как
наш приятель Лоскутников. Не пристало мне самого себя брать под арест.
Нужно двигаться, если хочешь по-настоящему осмыслить свое состояние и
положение. Есть предел, но есть и пределы, а они познаются только в
движении. Я продвинулся к источнику, и там мне явился один из пределов. Я
плакал. Что из этого следует? Какая тут просматривается схема? А вот какая.
Став делать известные движения, я некоторым образом превратился в
паломника. Я пошел еще дальше. Став паломником, я не прекратил,
естественно, движение, но оно рассыпалось вдруг на телодвижения, и я
булькал и кричал в холодной воде. Так из паломника превращаешься в обычного
пешехода. Но куда-то ведь продолжаешь двигаться, и кто знает, не вольют ли
завтра солнечные лучи в меня новую силу превращения...
- Очень ты физиологичен, - усмехнулся Чулихин. - Не исключено, еще
руки будешь потирать, разглядывая себя в какой-нибудь новой роли.
- Я испытываю на себе силу превращений, духовную силу, до которой ни
ты, ни Лоскутников не хотите подтянуться. Как тут не быть физиологии! Мне
нашептывают о разных сверхъестественных явлениях и возможностях, и я был бы
смешон, если бы только поддавался, а не говорил в ответ: нет, вы мне прежде
дайте на этой почве утвердиться со всем моим составом, со всем, что я собой
представляю, с ухоженной моей физиономией и с задницей толстой, пердящей!
Лоскутников пальчик в рот себе засовывает от изумления, углядев, сколько
всего умного и красивого наворотили люди в своих культурных устремлениях, а
я вхожу в храм - Божий ли, искусства ли - и прежде всего там разгребаю все
эти, так сказать, устои и основы, расчищаю место для себя. Да, я слабо
повел себя нынче, я плакал в истерике, и на меня не зря показывали пальцем.
Но я жаловался? Скажи? Я просил помощи? Нет! Я и сдох бы без жалоб! Я
плакал от души, я не мог сдержать слез, но мой бойцовский дух не дрогнул, я
все тот же, я пройду до конца!
- Друга нашего позови. Что он там затих? Живой ли?
Буслов окликнул:
- Лоскутников!
- Я здесь, - отозвался тот просто.
- Пора спать, - сказал Чулихин.
Достали худенькие одеяльца из рюкзаков, расстелили, завернулись в них,
и громко зевнул Чулихин, а потом снова заговорил в темноте Буслов, сурово
чеканя слова:
- Тебя послушать, художник, так для нас тут самое главное -
разобраться с попами, которые знай себе кишат. А ты презираешь их, что ли?
Нет, это ты нас толкаешь на что-то практическое, а я хочу... я бы сказал,
идеального решения, как бы метафизического, вот чего я в действительности
хочу. Подняться повыше, над практическим, освободиться, уже не быть
связанным разными узами... Я хочу понять святость. Хочу разобраться, почему
она светла, и освоиться в ней. А это не только попы и не только скиты в
далеких лесах. Я ведь уже понял, что мне больше не надо читать заграничных
книг, а только наши, русские, и городов чужих мне видеть нет нужды, вот
только здесь и ходить. Я прикипел душой к месту, к этим краям. А мне еще и
закрепиться надо.
- Это чтоб ты поднял на меня глаза, а я в них прочитал святого
человека, и ты сам, может быть, даже этого не знал? - прошелестел в темноте
своей обычной неопределенной усмешкой живописец.