"Михаил Литов. Картина паломничества " - читать интересную книгу автора

Был путь, на который он устремился вслед за друзьями, и на этом пути
открывалось новое, но его отягощала как бы старинность собственной жизни,
ветхость, в которой он погряз и завозился еще дома, и дорожные открытия не
освобождали его; быстрее радостных бросков к постижению чахли крылья души,
он не успевал их распрямить, так что не было свободы полета. Не было с ним
того, что было с Бусловым, плакавшим и воображавшим себя погибшим в ледяной
воде источника, и с Чулихиным, медленно и последовательно утверждавшим
какую-то свою правду, очевидную и вместе с тем загадочную. Не то находил
он, чего искал, и не то говорил, о чем думал. Но так все спуталось, что он
уже и не понимал ни своих мыслей, ни целей. Да и были ли они когда-нибудь у
него, ясные цели? Были ли они таковы, чтобы при их сложении получалась одна
полная и окончательная цель?
Нужно бы осмыслить увиденное за день и продумать до конца некую мысль,
которая завтра послужит прообразом монастыря, куда ведет их проворный
живописец, но он не ведал, как это сделать, да и мысли разбегались в
голове, проваливая его в пустоту. Он понимал только - и это было в нем еще
бодро, несмотря на усталость, - что когда б его положение в мире, в
обществе, в родном городке было иным, более основательным и раскрытым, а не
спертым и затхлым, как заброшенный подвал, то и весь нынешний путь был бы
ему светлее и радостней. Он стал вместе с другими обустраиваться на ночлег,
а еще и варил кашу на костре, разведенном живописцем, да заправлял ее мясом
из банки, которой Чулихин предусмотрительно запасся в дорогу. Но он
совершал все это механически. Его то и дело подмывало распрямить спину, он
даже выдумал торопливую мысль, что не следует ему гнуться и корячиться
возле костра, пусть даже и ради полезного труда, и он действительно
распрямлялся и после тотчас, не уяснив, чем бы действительно занять себя,
стремил взгляд на красивую полянку, возле которой Чулихин положил быть их
лагерю, и долго, но как в пустоту, смотрел на нее. Эта поляна гораздо
больше радовала бы его своей тихой и ласковой красотой, если бы он знал,
зачем очутился на ней, или если бы, например, при всей случайности своего
появления здесь все же чувствовал за собой твердость положения,
оставленного, может быть, дома, но отнюдь не утраченного.
Сели вокруг костра и приступили к трапезе. Чулихин грубо набросился на
еду, стучал ложкой в жесть миски, сопел и, лихорадочно орудуя челюстями,
даже чавкал. Лоскутников долго это терпел, а потом выкрикнул:
- Зачем ты ешь с такой жадностью?
- Предположим, я хочу тебя позабавить, - ухмыльнулся живописец и
сложил на лице клоунскую гримасу.
- Что же забавлять меня? Ты не шут, а я... кто я такой, чтобы меня
забавлять? Я никому не нужен, - вздохнул и воскликнул Лоскутников
простодушно.
Буслов бросил на него раздраженный взгляд:
- Опять то же самое! Ты не крепнешь в пути, нет, ты слабеешь, и в тебе
уже заметно всякое уныние и что-то даже тошнотворное.
- Но и ты начал слабеть. Разве ты не дал слабину в источнике?
- Тебе надо укреплять дух, - веско произнес Буслов. - А иначе для чего
же ты пошел с нами?
- А ты думал обо мне, когда полез в ту воду? О чем ты вообще думал
там, в купальне? Видишь ли, я вот оглядываюсь и размышляю... я многое
сопоставляю, я вообще обдумываю каждый свой шаг, а не бросаюсь очертя