"Михаил Литов. Картина паломничества " - читать интересную книгу автора

живописца особого значения, потому что не собирался отягощать себя
какой-либо ответственностью перед предками и потомками, а что храмы, дворцы
и усадьбы восстанавливаются, это он видел или слышал об этом краем уха, и
ему показалось достаточным мысленно ответить на чулихинское восклицание,
что процесс вполне устраивается и идет без их, горе-паломников, участия.
Однако и ему стало хорошо перед раскинувшейся до самого горизонта долиной,
он понял, что улыбка земли предназначается и его душе, а потому слова
Чулихина он вовсе не воспринял как неуместные. Остальные же держались
сзади, несколько особняком от стремящегося за исцелением дельца и его
угрюмой, явственно ни на что, кроме течения собственных тяжелых и
неповоротливых мыслей, не поддающейся жены. Буслов и Лоскутников поняли,
что Чулихин и дальше будет освящать их путь некими громкими обобщениями.
Обузов сразу устал. Он грозно и тупо взглядывал на жену, которая
выдумала для него эти бессмысленные мытарства. Дорога свернула в сторону,
обогнула возвышенное место и углубилась в высокий лес, ровно и строго
вставший по обе ее стороны. Это навело живописца на новые соображения, и он
сказал:
- Многих беспокоит враждебное окружение, и в этом есть свой резон: мы
действительно окружены врагами со всех сторон. Мир враждебен России.
Следовательно, еще одна важнейшая задача - усилить оружие. Усилить его с
тем, чтобы никто не посмел и подумать о покушении, и до того, чтобы хватило
на уничтожение всего мира, если безумия все-таки достанет врагам и им
удастся-таки обескровить нас. А о вероятии уничтожения всего мира в его
полном объеме я говорю спокойно, бестрепетно и, можно сказать,
беспристрастно просто потому, что это для меня вопрос раз и навсегда
решенный и выясненный. На кой черт этот мир, если в нем не будет России,
его живого нерва?
- Хорошо! - вдруг поддержал Обузов. - Правильно сказал! Да и на кой
черт будет сама Россия, если я умру?
- Это ты только о себе... - начал пояснять живописец.
Авдотья завизжала, как свинья:
- Как я и для чего я буду жить, если тебя не станет?
Обузов мгновенно вскипел. Повернув к жене разъяренное побагровевшее
лицо, он, размахивая перед ее носом гиреподобными кулаками, кричал:
- Это ты о себе! Ты за себя трясешься! Боишься, что без меня не будет
кому напихивать тебе в утробу сладкие кушанья и погружать тебя в разные
роскоши! А и сдохнешь под забором, ленивая тварь.
Долго они успокаивались. Авдотья робким и жалобным голосом увещевала
мужа не выносить сор из избы: зачем кому-то знать, что отношения между ними
далеко не идеальны? что страх вероятной смерти кормильца сталкивает их в
каких-то неразрешимых, темных противоречиях? Но и чуть не плача, она
смотрела исподлобья, и ее взгляд сулил, что с мужем в какую-то минуту
может, как бы невзначай, случиться нехорошее. Муж шел в коротких штанишках,
и она шла в таких же, могущественно, как великан, переставляя толстые
морщинистые ноги. Лоскутников шепотом сказал живописцу, что вот, рисуй же
комических персонажей, но Чулихин возразил на это, что он не сатирик и его
воображение занимают именно что герои духовных исканий и битв. Лоскутников
настаивал: людей, подобных Обузовым, история подняла на гребень своей
волны, они на пике современности, они и есть герои нынешней житейской
прозы. Чулихин выставил себя поэтом и философом, и все своим видом показал,