"Михаил Литов. Картина паломничества " - читать интересную книгу автора

другой можно предполагать даже и некое великолепное будущее. Лоскутников с
естественной в данном случае твердостью избрал лучшую дорогу. Великолепие
будущего обуславливалось возможностью построить что-то мощное и
основательное именно на фундаменте создавшейся у Лоскутникова за последнее
время неплохой образованности, начитанности, уже и строилось оно добытым им
опытом духовности, жгуче пропитавшей его склонностью к размышлениям и
анализу. Он имел теперь некоторое право взглянуть на окружающих надменно.
Но это было бы всего лишь отношением к людям, к коллегам по редакции и
прохожим на улицах, которые все как один выглядели неучами, суетными и
праздными людишками. Это была бы только часть решения проблемы, а
Лоскутникову требовалось полное, безусловное решение, которое затрагивало
бы и определяло прежде всего его собственную личность. И тут не было важнее
дела, чем отделить право этой личности на игру с внешним, на высокомерные
позы и взгляды, от ее действительного внутреннего положения и ее
самосознания. А с этим складывалось не все ладно. Начинаясь в мелких снах,
вдруг вырастал и надвигался на него какой-то общемировой кошмар, и если
было от него спасение, то, казалось, одно только общее же, где-то уже с
толком, с наглой уверенностью прописанное, а личного было и не разглядеть в
этой картине, с суровой навязчивостью лезущей в глаза. Легко и безмерно,
как от невыносимой боли, кричалось Лоскутникову, что уж знает он нынче
признаки, свойства и вообще суть национальной идеи, и знает теперь не
столько с подсказки Буслова, сколько силой набранного им опыта познания, а
если так, то как же было не возникнуть вопросу, как ему дальше обращаться с
этим опытом, на что употребить добытый груз, каким образом не только иметь
идею, но и выразить ее или даже самому выразиться в ней?

***

Прежние муки показались Лоскутникову смешными. Когда он наполнялся
знаниями и опытом, он вел, в сущности, обычную жизнь и по-настоящему
страдал разве что в минуты особых злоупотреблений кофе и табаком. Это были,
можно сказать, физические страдания. А наполнившись, он вдруг осознал, что
ему нечего делать с этой полнотой, некуда излить свои знания и свой опыт.
По окружающим он не замечал, чтобы это было кому-либо нужно. Жизнь не
создала условий, которые позволили бы ему проявиться во всю его нынешнюю
мощь, и она оставалась внутри, распирала его изнутри, толкалась как плод,
вполне созревший для новорождения, но не находивший свободного выхода.
Мог нынче Лоскутников напиваться кофе до упаду и курить до одури, а не
складывалось тех мучений, которые уже вспоминались ему как прекрасная
сказка. Его мучила мысль, что это он не знает, на что употребиться и как
использовать свою духовную мощь с пользой для общества, для истории,
наконец, для той же национальной идеи, ради которой круто переменил судьбу;
не знает он, а вообще-то выход есть, и это он слеп и глуп, не посвящен и
недостаточно умел, энергичен и изощрен в умении приспосабливаться, и к тому
же, на его беду, некому подать ему совет и помощь. Так-то жилось теперь!
Как в тумане исполнял Лоскутников свои профессиональные обязанности;
правда, редакции, невзыскательному редактору и того хватало. Лоскутников
бросил книги, полагая, что уже вполне умудрился ими, и бродил по улицам,
смеша встречных своей все более разбалтывающейся походкой. В отчаянии от
безуспешности потуг выдумать себе употребление и большое, огромное занятие,