"Михаил Литов. Картина паломничества " - читать интересную книгу автора

пожить какое-то время незаметно, невидимо даже на таком тесном,
просматриваемом одним взглядом пространстве. Еще возник у него вопрос,
доходит ли у рассудительного, умного, все как будто постигшего Буслова до
любви к тем великим вещам, суть и значение которых он столь хорошо
поясняет. И мучился он стыдом оттого, что Буслов, видимо, давно знал о его
связи с Тонечкой и наблюдал ее и даже после того, как эта связь лопнула,
ухищрялся представлять дело таким образом, как будто он стоит гордо, а у
его ног копошатся подлые изменники. Лоскутников был не прочь объявить и
доказать Буслову, что у него не было ничего с Тонечкой после
душеспасительной беседы на веранде. Но объяснение в таком роде обернулось
бы шагом в сторону твердого, выстраивающего общество и его законы реализма,
который теперь спустившегося с небес на землю Лоскутникова устрашал больше,
чем раньше, когда он просто томился от переизбытка кофе, табака и духовных
исканий. Теперь ведь надо было и отвечать за то, что он делал в прошлом, да
и прогонять через испытание все накопленное в душе после совершившегося с
ним переворота. А это казалось ему страшным, далеко не тем, к чему можно
по-настоящему подготовиться.
Проведя ночь без сна, в неизбывной маете, Лоскутников утром не пошел в
редакцию, и это получилось как бы само собой, словно он обдумал все и
принял решение не ходить. Полилось рекой кофе, и табачный дым, малюя в
своих медленных извивах сизые рожицы и коварные ухмылки, заволок домик.
Ничего не сделал Лоскутников, не бросился искать другую работу, где бы у
него не было надобности каждый день встречаться с Бусловым, не попытался
продать домик и уехать в другой город, чтобы начать жизнь заново. Выходила
его бездеятельность похожей на желание конца, смерти, хотя он сам,
вдумываясь в то, что рискует просто замучиться голодом, испытывал какое-то
странное воодушевление и вовсе не находил свое положение безысходным. Разве
что в иные минуты ему хотелось, чтобы пришел Буслов и попросил возвращения
к прежним добрым отношениям.
Но от Буслова не было ни слуху ни духу. Неожиданно пришел редактор
газеты, высокий хорошо одетый старик, вальяжный и, кажется, по легкомыслию
или неосмотрительности с большим успехом принявший на себя роль субъекта
несколько глуповатого.
- Сынок, - сказал он, снисходительно усмехаясь и, чтобы придать
ситуации оттенок комичности, выставляя телом какие-то несообразные с его
внешним строением движения, - наслышан о твоих приключениях.
- Буслов рассказал?
Лоскутников вскрикивал и ахал. Ему показалось бы совсем уж постыдным и
невероятным его положение, если бы Буслов распустил язык. Он прорывался к
истине сквозь дряблую гущу живых картин, которыми гость бездумно испытывал
искренность его разума, изображая разных заключенных в человеческом
существе зверушек, и милых, и злых, и лукавых. То скакнет зайчонком,
навострив длинные уши, то закосит хитрой лисицей. Лоскутников даже пугался,
столь ему было не до артистических дарований начальника. А тот благодушно
заметил:
- Да нет же, что Буслов! - Коротко прохохотал старик над тем, что
больше не нуждался в бусловских достоинствах. - Нашлись свидетели, видели,
что с тобой приключилось, когда ты внимал благовесту. Или что там такое
было... благовест был? Бог знает какая все это чепуха! И случай с тобой
произошел забавный! - воскликнул редактор со смехом отнюдь не старого