"Борис Лисицын. Свиток Наафранха ("Возвращение Ктулху") " - читать интересную книгу автора

полностью утратила стройность и смысл, и в моей голове наступил долгожданный
покой.
Служебная комната, в которой мы находились во время своего неудачного
ночного бдения, была лишена окон, поэтому рассвет не мог оборвать наш
тяжелый сон. Очнувшись, я обнаружил, что часовая стрелка уже давно
перевалила за полдень. Я лежал в какой-то немыслимой позе на трех стульях, и
изогнутое тело невыносимо болело. Голова жутко гудела, подобно какому-то
зловещему колоколу. Я кое-как поводил рукой по шевелюре, чтобы немного
привести ее в порядок, и с вздохом потрогал отросшую щетину, которую было
нечем побрить. Громкий стон и произносимые по-немецки ругательства дали мне
понять, что Адам тоже вернулся к суровой реальности. Главной задачей теперь
было незаметно выскользнуть из музея, дабы не попасться на глаза Вейсману,
неожиданно собравшемуся прийти сегодня в музей со своими дочерями.
Чертыхаясь и награждая друг друга самыми нелицеприятными эпитетами, мы
потащились через наш зал к главному коридору. В холле находилось несколько
человек, недоуменно воззрившихся на нас. И в этот момент Мейнингер издал
дикий вопль. Трясущейся рукой он указал мне на гробницу Наафранха.
Стеклянный колпак был разбит, крышка саркофага открыта, и его поверхность со
всех сторон Бог весть каким способом отполирована до блеска.
Мы стремглав кинулись к охранникам и застали в коридоре сцену яростной
борьбы сотрудников музея с группой иностранцев, судя по виду и одежде,
тибетцев. Одному из них удалось вырваться, и он бросился к Наафранху. Не
успели мы с Адамом пошевелиться, как он выхватил из складок своего балахона
лезвие и резко полоснул себя по горлу. Пресвятые угодники!.. Пока в моем
мозгу рождалась мысль: "Что же теперь будет с репутацией музея?!", нашим
взорам предстала картина, которая не могла бы привидеться и в самом страшном
сне.
Лужа густой крови залила мумию, пропитала бинты и стала, очевидно,
просачиваться внутрь. Один из товарищей умирающего безумца радостно
выкрикнул что-то вроде: "Со! Со! Де т"хамше гвало! Хла п"хам!".[2]
И тогда мумия медленно поднялась со своего ложа, спустилась на пол и
шатающейся походкой направилась к выходу из холла. Две черные точки,
занимающие место ее глаз, быстро увеличивались в размере. Пальцы рук
Наафранха конвульсивно сжимались и разжимались, а из его утробы вырывались
какие-то глухие звуки, напоминающие урчание.
Кажется, в этой ситуации только мне (не считая тибетцев, посвященных в
смысл происходящего) удалось удержаться на ногах и сохранить хотя бы
признаки рассудка. Все остальные попадали наземь, лишившись чувств. Адам
осел на пол по стене. Его глаза были широко раскрыты, но в них не было ни
намека на мысль. Я, впрочем, не собираюсь хвастаться своим мужеством -
думаю, мое относительное спокойствие объяснялось только исключительной
затуманенностью сознания. Хмель, однако, быстро рассеивался, особенно после
того, как Наафранх стал приближаться ко мне. Вряд ли от него следовало
ожидать чего-то хорошего.
Звучит нелепо, но меня почему-то больше всего поразило то
обстоятельство, что шаги Наафранха оставляли на вымощенном мраморной плиткой
полу крошащиеся отпечатки. А ведь его мумия весила не больше восьмидесяти
фунтов. Откуда же такая тяжесть?..
Глядя на меня, Наафранх визгливо процедил: "Шерензи мисраим линг тсади
хукулту кванг хиш риншен кай дуб Мененхеб". Уверен, что это был ни