"Семен Липкин. Записки жильца" - читать интересную книгу автора

работать несколько часов в день, жить без прописки и паспорта, бродить по
городу, мечтать, думать - это и есть счастье. В особенности когда внизу -
море.
Оно окружает наш город с трех сторон. Нет ничего общего между морем у
берегов и морем открытым. У берега море такое, какой берег. Расплавленной
железной массой, маточной жидкостью шумит оно у подножия фабрик и заводов.
Разноплеменными голосами детей и взрослых, сутолокой кухни и двора полны его
волны, набегающие вместе с арбузными и дынными корками на пляжный песок, на
опрокинутые сваи развалившихся дамб, заполняя впадины для крюков. С
казарменным однообразием течет оно вдоль желтых обрывистых скал, над
которыми загорелые пограничники в трусах (а на песке зеленеют фуражки)
играют в футбол. Как молдаване на своих возах, с деревенской воловьей
медлительностью и покорностью, движется оно со стороны степи, сонно бормочет
в сырых прибрежных балках. Оно скрежещет серым металлом, осыпается черным
блестящим углем, поднимается мукой в парусиновых мешках, сверкает
перламутром рыбьей чешуи у причалов, у гаваней, в порту.
А над открытым морем люди не властны. Море у берега похоже на берег,
люди в море похожи на море. Оно бежит, как во времена Тезея, единой облачной
волной, волна может быть смиренной, может быть грозной, но всегда она -
свобода. Лоренц одинок, ни с кем пока не связан (Дина энергична, но
отступит), нет у него даже дальних родственников. Что мешает ему перемахнуть
сейчас через невысокий парапет, спуститься по замшелым камням вниз, пролезть
через отверстие в каменной ограде, миновать склады таможни и ринуться в
лиловую густоту моря, ринуться из самодержавия необходимости в бурное
безвластие свободы? Что мешает?
- Он, конечно, он! - услышал он гундосый голос.
Лоренц поднял голову. На него смотрел единственным, мутным и хитрым,
глазом (на месте другого была отвратительная яма) длинноногий, давно не
бритый человек в рваной шинели, в фуражке без козырька, в галошах, надетых
прямо на портянки. Из его гнилозубого рта пахло водкой.
- Узнать нельзя? Правильно, рамоли, совершенно рамоли. Любуемся морем?
Понятно. Справа - баркасы, дамбы: коричневые фона. Засим - лиловые и серые.
Слева - руины турецкой крепости. Аркада дворца. Ностальгия - жуткое дело.
Испытал. Напомню: Володя Варути, суаре у Лили Кобозевой.
Лоренц уже узнал его. Это был Лиходзиeвский, художник, халтуривший под
праздники вместе с Володей Варути. Пижон, золотая молодежь. "Если задумаю
жениться, жену выберу на пляже. Без дураков. А то возьмешь, а у нее пальцы
на ногах друг на друга лезут", - вспомнилось Лоренцу. И тогда уже
Лиходзиевский говорил в нос: для шику, наверно. Но это было в нем не самое
худшее. Лоренц мог бы вспомнить и другое.
- Господи, как же вас...
- Война. Опустился. Работаю носильщиком на вокзалах. Внештатно.
Почасовик. Таскаю с базара корзины толстых евреек. Вот вы тоже воевали.
Наслышан. А пока мы с вами кровь за родину проливали, Володя Варути рисовал
в газете примара Пынти карикатуры на вождя. Пятнадцать лет дали. Мало.
- Да, ужасно.
- Помните, шутили: незаконный сын румынского виконта. Хорошие шуточки.
Румынская кровь сказалась.
- Ну знаете ли, генерал Власов...
- Власов - еврей: Вальдман. Из чекистов. Короче: вы опять в