"Семен Липкин. Записки жильца" - читать интересную книгу автора

должен отказаться от хотения. Хотения плоти суть основа фашизма, ибо
животное-человек - хочет. Фашизм начался давно - тогда, когда человеческая
плоть отвергла свое божественное происхождение.
Человек хочет не только денег, еды, водки, одежды, услад похоти. Он
хочет уважения, хочет быть какой-то ступенькой выше другого человека, -
потому-то национально-социалистическое государство всегда сословно, всегда
ступенчато, оно лишает льгот и привилегий одних и щедро, но не навсегда,
отдает их другим. Вот лейтенантик в царстве смерти, в дыму и пламени,
вступает в партию по боевой характеристике, без кандидатского стажа. Какая
ему от этого корысть? Немец дошел до Волги, еще неизвестно, как сказал
поэт-лауреат, по какой рубеж Россия и что будет с Россией. Потом, если
выживет, лейтенант скажет, что был тогда охвачен высоким душевным порывом.
Но почему этот душевный порыв привел его именно в ту партию, которая у
власти? Почему не пошел он, скажем, к адвентистам седьмого дня? Потому что
то был не душевный порыв, спала его божественная душа, а животная плоть
хотела, даже на краю гибели она не могла не хотеть, ибо была плотью, и он
тянулся к большой и жаркой пазухе.
Когда Миша пришел домой, он увидел, что мама лежит на кровати с
головой, повязанной полотенцем. От нее пахло уксусом. Папа, Федор Федорович,
без пиджака, в незастегнутой жилетке (кадык его был сдавлен твердым
крахмальным воротничком), дрожащими руками наливал валерьяну, отсчитывая
губами капли.
- Явился, босяк? Где пропадал? Маму в гроб загнать хочешь? Давно ты у
меня ремешка не пробовал!
Ремешок был иероглифом гнева. Миша его никогда не пробовал.
- Папа, не сердитесь, я гулял с Александром Рафаиловичем, до
Кардинальской и обратно. Папа, я петлюровцев видел!
У Федора Федоровича была привычка - не слышно, одними губами как бы
повторять слова собеседника. Миша любил эту папину привычку, даже пытался ей
подражать. Он подошел к отцу, ухватился за его подтяжки, потерся носом о
нижнюю пуговицу жилетки.
- Мишенька, поешь, родной, синенькие и помидоры, а потом грушу, только
ты ее помой, я забыла, - как всегда, слабым голосом сказала Юлия Ивановна. -
Мы еще с тобой немецким не занимались. Как тебе не стыдно так меня мучить,
сколько я дум передумала, а тебя нет, и у Цыбульских нет, и у Володи. Евреи
прячутся у Чемадуровой, я решила, что ты там, с Еличкой, пошла, а тебя нет.
Разве можно в такое время уходить из дому? Вода не идет, на кухне стоит
миска с водой. Достань из шкафа свежее полотенце, суровое.
Миша жадно ел и расписывал петлюровцев. Шутка сказать, еще никто их не
видел, а он видел.
- Папа, Александр Рафаилович говорит, что это проснулась народная сила.
- Он дурак, - рассердился Федор Федорович. - Университет окончил, а в
жизни разбирается, как индюк в итальянской бухгалтерии. Ну пойдем, проведаем
соседей Это позорно, что ты именно сейчас покинул своих друзей.
- Миша, возьми грушу для Елички, - сказала Юлия Ивановна. -
Возвращайтесь поскорее. Господи, спаси несчастных, покарай злодеев!
- Юля, мы только на минутку. Я к тебе пришлю Рашель.
- Да, да, надо вам туда, ступайте. А разве Рашель...
- Дома сидит. Не верит, что будет погром. Цыбульский орал на нее, но
она ведь упрямая.