"Семен Липкин. Записки жильца" - читать интересную книгу автора

опираясь одной рукой на плечо кучера, а другой на что-то указывая двум
темным личностям, сидевшим позади него. Чудодейственные руки, возвращавшие
людям зрение, теперь указывали путь в кромешную тьму, которая жила в душе
целителя глаз.
Железные шторы магазинов были прикреплены болтами к земле, у будок, где
продавались жареные каштаны, стыли оставленные на произвол судьбы жаровни,
ворота были заперты, сквозь их крошечные окошечки с фанерными задвижками
было видно, как невысокий ветерок с моря, предвестник ожидаемой бури,
медленно катил по опустевшим улицам свернувшиеся, как жесть, листья. Осень в
этот день бастовала. Плесневело ее виноградное мясо на лозах, падали ее
яблоки, созревшие для своей гибели, гнили в гавани на дубках ее арбузы,
томилось вино в ее давильнях, буро-красный лом ее листьев загрязнил улицы, а
золотая осень - где же она была, лядащая? Бродила ли она в полусонном
отупении по берегам нежилого, холодеющего моря, дрыхла ли без просыпу в
позабытой Богом слободской мазанке? А может быть, не пришла еще ее пора, и
тем, кто сажал и растил, дано только в жалкой, слабой старости собирать свои
сгнившие плоды.

Глава четвертая

Наступил полдень, а форма государственного правления была все еще
неизвестна жителям. Город стал медленно оживать. Поднялись шторы магазинов,
и сентябрьское густое, плотное солнце легло на галантерею, посуду, меховые
шкурки, готовое платье. Открылись ворота, появились прохожие.
Есть опыт тысячелетних мук, опыт инквизиции, костров, виселиц, массовых
убийств, но этот опыт ничтожен по сравнению с опытом труда, торговли,
дружеских бесед. Напрасно думают, что враги жизни легко обманывают наивное,
забывчивое человечество. Опыт печали стоек и велик, но если бы он одержал
победу над опытом счастья, то нельзя было бы жить на земле.
- Миша, не хотите ли полчасика прогуляться, до Кардинальской и обратно?
- спросил Александр Рафаилович.
Мише больше улыбалось в эту минуту побыть с Володей и Елей, но
предложение учителя показалось ему лестным. Мише бояться нечего, он
православное дите, а какой молодец Александр Рафаилович!
- Все они не понимают, что проснулась могучая народная сила, - сказал
учитель. - И большевики направят эту темную силу куда следует.
Конечно, он сознавал, что с мальчиком смешно вести такие разговоры, но
что поделаешь, если никто в доме Чемадуровой не понимал, что проснулась
народная сила (они в простоте душевной сами себя считали народом и вот не
проснулись), а Александру Рафаиловичу мучительно хотелось высказаться.
Они дошли до небольшого Греческого базара. Это был почти правильный
круг, образованный старинными домами причудливой постройки, с колониальными,
без окон, лавками внизу, крытыми галереями наверху - кусочек Генуи, Балкан.
В центре этого круга помещалась восьмиугольная общественная уборная, на чьих
стенах записывались похабные блестки приморского фольклора и чей запах
смешивался с запахом ванили, прелых листьев, приклеенных пылью к горячей
земле, с нерусским запахом фиников и кофе. Базар был почти пуст, кое-где
вяло торговали. Внезапно из-за каменного столба для афиш показался человек с
редкой бородкой и красными испуганными глазами.
- Сумасшедшие, куда вы идете, они уже здесь, прячьтесь! - крикнул он и,