"Семен Липкин. Записки жильца" - читать интересную книгу автора

дворничиха Матрена Терентьевна, люто ненавидевшая, как нам почему-то
казалось, нашу буйную детвору, наставительно восторгалась:
- От хороши хлопчики, трясця их матери! И жидивочка хороша, така
разумна, троянда моя! Оченята, як черешня, а говорить, як птаха, як та
кацапка!
Дети садились на круглый парапет из искусственного гранита с сиреневыми
искрами, сиреневыми казались искры фонтана - влажные песчинки заката, -
сиреневым было платье Ели. Лоренц уже забыл, о чем они говорили тогда - о
приключениях доисторического мальчика? О Летнем саде или о Павловске, куда
Еля однажды поехала с родителями? - но помнит, что им было весело, не
хотелось идти домой ужинать. Помнит он (разве можно его забыть?) и тот
ужасный день.
Накануне ушли неожиданно из города французы. Ждали не то большевиков,
не то петлюровцев. Город привык к быстрой и частой смене властей. В этой
смене была и надежда, и некоторые долго не могли избавиться от обольщающей
привычки. Например, даже в двадцать восьмом году подшучивали над слесарем
Цыбульским - он будто бы, просыпаясь от грохота будильника, рано утром
спрашивал жену: "Рашель, они еще не ушли?"
В ту пору, как никогда, стало ясно, что все человечество - это жители,
от слова "жить", а власти - нечто отличающееся от жизни, мешающее жизни,
потустороннее: оно врывается в наш мир, обладая иными измерениями, иными
законами притяжения. Вероятно, именно в ту пору местоимение "они" впервые
приобрело новый, отчужденный смысл. Шли годы, люди рождались, старились,
умирали, но "они" были бессмертны, как злые духи. "Они" устраивали погромы,
облавы, пытали в застенках контрразведки, производили реквизиции, изъятия
излишков, сажали в тюрьмы, высылали на Соловки, выдавали продовольственные
карточки, объявляли о всеобщем обязательном обучении, шли в поход на Рим,
выбрасывали на прилавки мясо, галоши, чайники, бомбили, оккупировали города
и деревни, душили в газовых камерах, загоняли людей в гетто, временно
отступали, выпускали облигации займов, восстанавливали разрушенное войной
хозяйство - эти разноликие, разноязычные, рожденные среди людей, похожие на
людей, внутри себя нередко враждующие, но одинаково ненавистные жителям
"они".
Да, власти менялись, французы были получше, немцы - похуже, деникинцы
были любезны большинству, большевики - меньшинству, но петлюровцы - это
совсем другое дело, петлюровцы - это погром.
Конечно, и другие были не без греха. Люди, будучи стадными, подчиняясь
побудку, ищут общности. Классовая общность (а это уже начинали подсказывать
опыт и инстинкт) оказалась вздором. Рабоче-крестьянская революция принесла
горе прежде всего рабочим и крестьянам. Так, может быть, спасение в другой
общности, национальной? Не будем забегать вперед, чтобы встать в затылок
римским чернорубашечникам и мюнхенским громилам. Заметим, однако: если мы,
русские, и поныне порою не мыслим национальной общности без национальной
ненависти, то что же говорить о тех рассветных кровавых годах? Антон
Иванович Деникин, умный и честный человек, внук крепостного крестьянина,
вряд ли был антисемитом, но его отряды, врываясь в местечки, угрожающе пели:

Смело мы в бой пойдем
За Русь святую
И всех жидов побьем.