"Семен Липкин. Записки жильца" - читать интересную книгу автора

нервничать будет.
И Николаус, качая наголо остриженной круглой головой, шел в свою
казарму, а наутро, расстегнув крючки серой куртки, надув щеки, уморительно
сморщив пыльно-бурые брови, брызгал водой на дамский жакет со стороны
бортовки, а потом шипел так, как паровой утюг в его мясистой веснушчатой
руке.
Таким он запомнился жителям. И когда, почти через четверть столетия,
немцы снова приближались к заставам города и сердце сжималось от ужаса,
все-таки думалось: не может быть. Обойдется. Жили же мы при немцах в
восемнадцатом, и не так уж плохо жили. Люди работали, торговали, учились,
устраивали вечеринки, политиканствовали в трактирах и кофейнях, посещали
театры. Конечно, мало было радости оттого, что в тех же кофейнях и театрах
важно, как хозяева, сидели кайзеровские солдаты и офицеры, но они никого не
трогали. Все настойчивее становились слухи об их бесчинствах в селах, однако
крестьяне по-прежнему приезжали в город с мукой, маслом и живностью, всего
было вдоволь. Симпатии немцы к себе не вызывали, они и не могли ее вызвать в
городе, где военная дисциплина, вообще армия, авторитеты ни во что не
ставились, а благоговейное отношение к кайзеру считалось идиотизмом, но и
враждебного чувства к ним не было. Петлюровцы, например, были более
ненавистны.
Если уж говорить о наших симпатиях, то ими пользовались французы. Они
сменили немцев на Пасху, в апреле, и Николаус исчез навсегда из нашего дома.
Случилось так, что совпали три Пасхи - православная, католическая и
еврейская. А может быть, и не совпали, а следовали одна за другой, и
казалось, что весь многонациональный город справляет семейный праздник,
общий праздник, только дома разные, гости разные, закуски и обряды разные.
Миша Лоренц хорошо помнит, как они с Володей были в церкви, как Антон
Васильевич добродушно погрозил им пальцем, сиял вечер, и сияла церковь
небесной, звездной славой, все было торжественно, пышно и радостно, а в
католическом храме святого Петра, с паперти которого были видны порт и маяк,
вратарь эдема на выцветшей росписи улыбался прихожанам, священник, совсем
молодой, тоненький, похожий на алхимика в своей черной сутане, читал
проповедь с балкончика, и их удивило, что балкончик помещался сбоку, что
золотая дарохранительница утопала в простых полевых цветах нашего
киммерийского юга, а еще больше поразили их курчавые коричневые африканцы,
солдаты Франции, пришедшие помолиться вместе с местными поляками, французами
и итальянцами. Они странно крестились, прикладывая ко лбу и груди всю
пятерню. Выходя из храма, они посылали воздушные поцелуи хорошеньким
прихожанкам, дочерям кондитеров и модисток.
Потом мальчики пошли на Пушкинскую, в главную синагогу, с трудом
пробрались в здание сквозь нарядную толпу, оживленными кучками разливавшуюся
по широкому двору, но оказалось, что в синагоге пусто, сидят одни старики,
склонившись над откидными столиками и раскрытыми молитвенниками, а наверху,
отдельно, - старухи. Самое интересное было во дворе. Здесь острили,
политические противники спорили, крича и жестикулируя, разглагольствовали
витии - часовщики, сапожники, портные, вышивальщики, обойщики. Молодежь
теснилась около плотного, приземистого человека средних лет, в цилиндре,
слегка косоглазого, с толстой, как краковская колбаса, складкой на шее и
светлыми, золотистыми, легкими усами. Мальчики узнали, что это - Бялик,
знаменитый еврейский поэт, и их рассмешило, что бывают поэты, похожие на