"Семен Липкин. Записки жильца" - читать интересную книгу автора

себе. Ионкис его хвалил: "Толстый австриец умеет сделать штуку работы".
Солдат охотно подрабатывал. Вещи свои он держал в казарме (койки для
него там не нашлось) - кроме большой кружки из обожженной глины, на
разноцветных плиточках которой были написаны имена Лейбница, Гегеля, Канта,
Лессинга и прочих мыслителей. Это была, как объяснил Николаус, студенческая
пивная кружка, и наши мальчишки бегали с ней по нескольку раз в день в
бакалейную лавку за пивом для Николауса. Дети его любили, у него самого было
детское лицо с ясными круглыми глазами.
Он шил, сидя на широком желтом подоконнике, поджав жирные ноги, и,
когда Ионкис выходил из мастерской, весело подмигивал детям, игpавшим у его
раскрытого окна в классы или тепку. Все смеялись, а гpомче всех - Николаус,
очень довольный собой и теплым солнечным миром приморской осени. Как все
портные, он любил петь, и чаще всего - революционные стихи Гервега:

Und du ackerst,und du sast,
Und du nietest, ипd du nahst,
Und du hammerst,und du spinnst,
Sag,mein Volk, was du verdienst*.

Женщины ставили его в пример своим мужьям, он был приятно вежлив,
встречаясь с хозяйкой, идущей с поганым ведром к мусорному ящику, он быстро
снимал свою солдатскую шапочку, в которой были заколоты две-три иголки.

* Ты пашешь, ты и сеешь,
Ты клепаешь, ты и шьешь,
Ты куешь, ты и прядешь.
Скажи, мой народ, что ты зарабатываешь.
(Подстрочный перевод.)

После работы он вел бесконечные споры со слесарем Цыбульским. Оба они
были убежденными социал-демократами, обоих мучило то, что Плеханов и
Каутский, с противоположных позиций, одобрили войну, оба высоко ценили и
Плеханова и Каутского, но спорили, потому что было о чем спорить.
- Видишь ли, Николаус, - говорил Цыбульский на дурном немецком языке
рабочего-эмигранта, - мы с тобой с юных лет затвердили: "Пролетариям нечего
терять, кроме своих цепей". Хорошие слова, лучше не скажешь, а на деле что
получилось? Возьми вот меня. От царской России имел я только цепи, да
казачьи плети, да тюрьму. Ты знаешь, я работаю на товарной станции. И когда
я вижу, как твои немцы отправляют в Германию вагоны с нашей мукой, с нашим
салом, как они хозяйничают на нашей русской земле, на нашей русской железной
дороге, у меня сердце обливается кровью, и я вижу, что, кроме цепей, у меня
было сокровище, Россия, и я потерял его. Муторно у меня на душе от всех этих
центральных рад, грузинской автономии - ни к чему все это. В такие минуты я
помню только то, что я - русский и больше всего на свете люблю Россию. И
получается, что у меня и у черносотенца Севостьянова одни чувства. Я знаю,
ты мне ответишь: "Это плохо". А кто говорит, что это хорошо? Но это так, и с
этим надо считаться, если ты не демагог. Да, Николаус, мы неплохо
подготовились к борьбе с капиталом, но растерялись, когда пришла пора
бороться с национализмом. Растерялись не потому, что мы дурные люди, а
потому, что мы - люди. Национальное пока еще сильнее, гораздо сильнее