"Виль Липатов. Житие Ванюшки Мурзина или любовь в Старо-Короткине" - читать интересную книгу автора

на стол, выставив и водку и богатую закуску: телятница Прасковья была не
только знатной, но и денежной, иные месяцы больше председателя колхоза
бумажками получала, а уж натурой - куда там председателю!
- Мам, ты почему распинаешься? - осторожно спросил Иван.
- Дурак дураком!
Мать нашла радиостанцию "Маяк", сделала звук потише и выпрямилась, с
ног до головы нарядная.
- Был дурак, дураком и останешься... Иван рассудительно сказал:
- Ругаться, мам, просто. Ругаться, мам, всего легче... А ты лучше
скажи, чего масленицу развела?
Иванова мать начала улыбаться так, как улыбаются по телевизору друг
другу главы государств, когда, подписав договор, обмениваются здоровенными
черными папками.
- Чего, говоришь, масленицу развела? - крикливым шепотом спросила
мать. - А вот того развела, что у нас с тобой - большой праздник! Просто
Первомай, что эта зараза Любка взамуж вышла и от тебя отвалилась. Я только
одного боюсь: он с Любкой не совладает.
- Как так?
- А всяко... Ну садись за стол да выпьем, что нас большая беда
миновала... Шишка с кедры - на землю, любой подберет.
Сердце у Ивана болело, точно его раскаленными щипцами пробовали взять,
глаза косили - значит, сильно переживал.
- Не будет нынче хорошего ореха! - сказал Иван. - Белка волнуется, и
бурундук крыгочет жалобно... Ты чего, мам, ровно онемела?
- Ой да господи, ой, лишеньки! У меня ж пирог перегореть может. Ой,
бегу, Ванюшенька, ребеночек мой непутевый. Ой, лишеньки, корка у пирога
огнем-пламенем полыхат!
А на свадьбе - потом рассказывали - Марат Ганиевич мало-помалу
наклюкался из своей культурной рюмки, читал стихи уже безостановочно и
непонятно, словно корова жвачку хрумкала. Начнет: "Твоих плечей мелованная
бель...", - а собьется- "Всему миру говорю: слава, слава Октябрю!" И опять
из маленькой рюмки клюкнет, иначе выхода нету: каждый гость подходит по
отдельности к жениху, горячо поздравляет, а потом требует выпить до дна -
каторжное дело, если ты в груди узкий, а гости своего зелья в подарок
понаволокли. Сначала Марат Ганиевич попробовал медовухи, потом - заведенной
на спиртовом колобке браги, которая быка с ног свалит, затем самогонку, что
от спички горит синим пламенем, а напоследок вино "Цинандали", которое
закусил сандвичем. Как раз в это время с важной речью начала выступать мать
невесты, Мария Васильевна. Она тоже здорово набралась всякого зелья, но
разговаривала бойко, хотя сразу впала в ошибку: обращалась не по адресу.
- Я на тебя, Прасковья, до конца жизни сердце держать буду! - сказала
она, хотя знатной телятницы на свадьбе не было. - Тебе как шибко известной
место возле меня было забронировано, а ты - хвост трубой. Ты думаешь, чего
мы тебя приголубливаем? За твои красивы глаза, думаешь? Или за то, что во
всей области, говорят, лучше тебя телятницы нету? Нет, Прасковья, мы через
твоего Ванюшку к тебе ласку имеем, как он человек человеческий и глазом
добрый. Мы ему уваженье, а не тебе, Прасковья, старая моя подружка. - Да как
закричит:-Я что тебе - колдунья? Может, моя материнска власть дочь Любку на
твоем Ваньке женить? Да у нее со мной разговор один: "Мама, вы ничего не
понимаете!"