"Виль Липатов. Житие Ванюшки Мурзина или любовь в Старо-Короткине" - читать интересную книгу автора

- Марат Ганиевич бумагу не рвут, - весело засмеялась она, - они машинку
купили и на ней пишут стихи. Ошибки - ну ни одной...
...На свадьбе Ивана Мурзина посадили с Любкиным отцом комбайнером
Иваном Севастьяновичем, который пить начал с пятницы, за день до свадьбы, и,
налакавшись, на всех перекрестках поносил "суготского шибздика", хотя и так
уж вся деревня давно знала, что учителя Марата Ганиевича отец Любки не
терпел, говорил, что если учитель его дочку обидит, то бить его Иван
Севастьянович не будет, а просто сделает из него чучело - ворон пугать. В
самом начале свадьбы Иван Севастьянович разлохматил гладко причесанные женой
волосы, сорвал вместе с пуговицей на рубашке пестрый галстук и сел на две
табуретки, чтобы гостям было солоно, чтобы поняли, каков "суготский
шибздик"! Мать невесты, наоборот, принарядилась, словно не Любка, а она
выходила замуж, а бабы шепотом вспоминали, что Мария Васильевна смолоду во
сне и наяву видела выйти замуж за культурного, а получился Иван
Севастьянович, который, если напивался не в добре, а в злобе, кричал на всю
деревню родной жене: "Культурного хотела? Культурного надо? А я вот
некультурный, но мене трехсот рублей на комбайнишке не выколачиваю. А твои
культурные- сто двадцать. Четушку не укупишь после бани..."
Иван на свадьбе пить не отказывался, наливал вместе со всем народом, но
хмель, его, как всегда, не брал. А вот песни Иван пел охотно, так как вообще
любил попеть, если собирается много знакомых людей: на сердце хорошо
делается. Про Ермака пели, "Каким ты был, таким ты и остался" орали, про
солдата жалобно тянули и, конечно, про рябину: как ей нельзя к дубу
перебраться. После этой песни Иван вовсе затосковал и, не дождавшись конца
песням и крикам "горько", вышел втихомолку на улицу, прислонился спиной к
тальниковому пряслу, подышал весенней ночью на полную силу, а затем, подняв
глаза, увидел одинокую звезду, такую яркую, словно и не звезда колола зрачки
зеленым разительным лучом, а длиннохвостая комета. Ванюшка с придыханием
скрежетал зубами... Зачем ему завтра утром просыпаться? В школу, хоть и
последние уроки, он больше ходить не будет - зачем? Нет же Любки Ненашевой!
И вечером в клуб тащиться не надо, и на улице одну Любку он не встретит:
молодые мужья не любят от себя молодых жен отпускать, особенно таких, как
Любка, до свадьбы порченная.
"Жаканом себя в лоб звездануть- тоже не гладкое дело! - думал Иван,
норовя увернуться от пронзительного света наглой звезды. - Из ружья в лоб
или рот закатаешь - схоронят тебя без головы. Горе одно, а не покойник". Вот
так, невесть о чем думая, пошел Иван по улице Первомайской и вышел на Вторую
Трудовую. В родном доме горел свет во всех окошках, дым валил из трубы и
радио орало, словно в доме тоже большую свадьбу играли. Мать Прасковья
Ильинична, знатная телятница, будучи званой, на свадьбу не пошла, но,
повстречав возле сельповского магазина мать Любки, слова ей дурного не
сказала, а только постучала себе по голове согнутым пальцем. "Побойся бога,
Ильинична! - испугалась Любкина мать. - Они ведь по взаимной симпатии...
Чего же ты мне сердце на части рвешь? Не каменная я, я вся нервная,
впечатлительная!" Мать на это ничего не ответила.
Иван вошел в родной дом, бросил кепчонку и плащишко на сундук, подумал
и тоже сел на сундук, чтобы не мешать матери сидеть возле радиоприемника и
вертеть подряд все ручки, словно умом тронулась: одиннадцатый час шел,
полдеревни сидело на свадьбе у Ненашевых, вторая половина - на последнем
сеансе кино "Мертвый сезон", а мать - поклясться, умом тронулась! - накрыла