"Виль Липатов. Житие Ванюшки Мурзина или любовь в Старо-Короткине" - читать интересную книгу автора

Ванюшке теперь подумалось, что стихи походили на самого Марата
Ганиевича при красных носках, черном костюме и красном галстуке.
Учитель на свадьбе тоже прочел два стихотворения, но не про любовь, а
про космос, и все хлопали, как артисту, и он кланялся, как артист - прижимал
руки к груди, а головой делал такое, что походил на курицу, когда она клюет
зерно. После стихов про космос гости выпили по очередной, зашумели и
стеснительно-поначалу-запели про "священное море", а как пропели до конца
душевно и хорошо, жених, то есть Марат Ганиевич, поднялся, взял в левую руку
бокал с шампанским:
- Дорогие гости, мои вновь обретенные друзья из совсем недавно мне не
понятной и чуждой деревни, ставшей отныне родной и беспредельно близкой.
Поясной поклон вам за любовь и ласку, за чуткость человеческую!
Иван Мурзин, слегка охмелев, не понимал, зачем привирает преподаватель
литературы Марат Ганиевич Смирнов. Почему это вдруг Старо-Короткино ему
непонятно и чуждо, если он родился и вырос в деревне Суготе, до которой
отсюда всего двадцать пять километров. Там полдеревни населяли татары,
которые давно забыли родной язык, крестясь еще до революции, принимали
русские имена и фамилии, и отца Марата Ганиевича звали Григорием
Аверьяновичем. А вот учитель рассказывал, что родина его - Баку, город
культурный и такой же древний, как сам мир. У него и стихи были про Баку:
"Старый город, новый город, как тебя мне не любить!..." Чудило.
Когда Марат Ганиевич после шампанского выпил еще и полстакана водки,
то, сильно закидывая голову назад, прочел еще одно стихотворение - наверное,
про невесту.

Твоих плечей мелованная бель,
Твоих колен округлое сиянье,
Ты мой покой, ты колыбель,
Ты жизнь, ты центр мирозданья.

Всю свадьбу Иван с тоской думал, что будет, когда пир кончится и
молодые улягутся на две толстые перины и восемь подушек, одна одной больше
или меньше - нет разницы. Но дальше подушек этих мысли не шли, и тогда
Ванюша начинал придумывать, что учитель молодую жену и об печку бить станет
или того хуже: сорвет со стенки дробовик и убьет. Марат Ганиевич хоть и не
родился в Баку, все равно черный был, как жук, значит, ревнивый должен быть
до затмения сознания.
Этой еще весной, как раз в женский мартовский праздник, подгадав,
верно, к такому раннему часу, когда знатная телятница Прасковья уже уехала в
район сидеть в президиуме, Любка без стука влезла в дом, найдя Ивана еще в
постели, тяжело дыша и кусая в кровь губы, боком вплотную подсела на
кровать, кутаясь в плащишко, который отчего-то не скинула в сенях, и
подбирая под него голые колени.
- Я всю ночь не спала, Иван, все думала о тебе, о себе и о Марате
Ганиевиче, - лихорадочно заговорила она, а что еще говорила, что отвечал ей
Ванюшка - это все он не мог потом вспомнить, хоть убей, - запомнилось
только, как, обхватив обеими руками его лицо, целовала его Любка горячими
губами и как дрожь ее передалась ему, а потом вдруг Иван почувствовал себя
так, как было год назад, когда его засосало крученое обское улово, -
собрался умирать, а сам, мертвый от страха и от жалости к ней, гладил,