"Виль Липатов. Житие Ванюшки Мурзина или любовь в Старо-Короткине" - читать интересную книгу автора

Председатель колхоза Яков Михайлович Спиридонов был человеком
образованным, в молодости да и теперь нет-нет, а козырнет смешной цитатой из
романов Ильфа и Петрова "Двенадцать стульев" и "Золотой теленок", а вот как
случалось с трибуны выступать, все цитаты - из головы долой. Сегодня вылез
на трибуну, покашлял для мягкости голоса и этак бросил в зал:
- Товарищи, последние события на Ближнем Востоке... Пока Яков
Михайлович обрисовывал международное положение, разъяснял обстановку на
Ближнем и Среднем Востоке и тепло отзывался о Компартии Португалии, грязный
и сонный Иван злился пуще прежнего. Собрания, заседания, международное
положение... А учиться когда?
Лето на дворе, а он, болван этакий, уж третий месяц не брал в руки
учебника английского и не заводил пластинок, которые ему дала "англичанка".
Пусть губа не приспособлена, но если со временем в институт поступать, можно
так прямо и сказать: "Понимаю насквозь все, могу слово в слово перевести, но
произношение..." И прочитать наизусть сонеты Шекспира, штук десять - если
что не поймут, то хоть обалдеют, черти! Иван, серьезно и правдиво сказать,
любую английскую книжку мог читать. Возьмет, раскроет, ляжет на лавку и все
понимает, особенно если детектив. Ведь и сама "англичанка", что глаз с
Ванюшки не спускала, говорила изумленно: "Уникальный словарный запас!"
Свою речь я закончу коротко, дорогие товарищи! - объявил тем временем
председатель. - Большое спасибо вам от лица правления и партийной
организации за самоотверженный труд. Однако не будем, товарищи,
успокаиваться на достигнутом... Александр Александрович, я кончил!
- Ах-ах! - спохватываясь от бодрого сна, взвился Филаретов А. А.,
который, все знали, спал не более пяти часов в сутки. - Продолжаем
закрытое... Виноват! Продолжаем собрание. Может быть, кто-нибудь хочет взять
слово? - жалобно спросил он, надеясь, что выступающих не окажется. - Нет
желающих? Ах, простите!
Мог бы и не надеяться на чудо, засоня, если не хуже всех знал, что на
каждом собрании трактористов всегда слово брал усатый Гришка Головченко -
чудной мужик! Посмотришь на лицо, дашь сорок девять с половиной лет,
переведешь взгляд на тело - восемнадцать, а на самом деле ему было тридцать.
Приехал он в колхоз по вербовке, получив трехкомнатный новенький дом с
огородом и палисадником, корову и свинью, трактор и прочее и оказался таким
активным, что спасу от него не было: заговаривал человека до солнечного
удара и в каждой дырке был затычкой. Жена у него происходила из казашек,
красивая такая и добрая. Русский язык она знала плохо, да и как было
научиться, если Гришка без умолку самолично разговаривает.
- Дорогие товарищи! - говорил Гришка Головченко, еще поднимаясь на
фанерную трибуну с государственным гербом, как в зале заседаний Верховного
Совета, только не вырезанным из дерева, а нарисованным яркими масляными
красками. - Дорогие товарищи по мировому созидательному труду! Заранее
приношу извинения, омрачу, как говорится...
Ванюшка усмехнулся: знал, куда клонит Гришка Головченко.
- Выразиться культурно, наш долг, кто сообща обрабатывающий родную
колхозную землю, призывает на эту вот, товарищи, высокую трубуну. - Гришка
отхлебнул из стакана с подстаканником здоровенный глоток воды. - Не могу
молчать! Не могу молчать товарищи. Кто есть в этом залу, то есть зале...
Дальше что? Развертывание критики и самокритики. Начну с себя, товарищи! Не
соврал Яков Михайлович, мое имя - в числе передовых, но имеется много