"Виль Липатов. Житие Ванюшки Мурзина или любовь в Старо-Короткине" - читать интересную книгу автора

исключительно под ручку или обнявшись, сидели в кино щека к щеке, не
вылазили из сельповского магазина насчет обновок, ходили вечерами купаться в
теплой и темной воде, а вот как прошло двадцать три дня...
Было это уже под раннее утро, когда Иван Мурзин, проснувшись в пятом
часу, деловито осматривал небо сквозь щели в потолке сеновала, рассуждая,
какие трудовые успехи ждут его в наступающем дне, как услышал испуганный
голос - словно камыш прошелестел:
- Вань, ты здесь?
В одном коротеньком сарафане, розовая и белая, смотрела робко и жадно
на Ивана жена учителя литературы Марата Ганиевича.
- Вань, ты здесь? Чего помалкиваешь?
- А чего мне орать, если ты почти телешом, - обозлился Ванюшка. - У
тебя ведь под рубашонкой ничего?
- Ничего, Вань, теперь так модно. Оно просвечивает, да не совсем...
А хоть бы и вовсе не просвечивало! Любку в рогожу одень, бабой-ягой
наряди, все равно каждый увидит, какая она...
- Уходи, не маячь на лестнице, холера! - ругался Ванюшка. - Иди домой,
проваливай!
Иван свою первую любовь, что на лестнице стояла, не только холерой
называл, а еще хуже, но Любка не обиделась. Она, наверное, от рождения была
такая, что сама с собой совладать не могла - порченая, если разобраться.
- Я, Вань, залезу, я, Вань, обязательно на твой сеновал залезу! Мне с
тобой сильно крепко поговорить нужно... А ты чего в шерстяном лыжном костюме
спишь? Я вот в одной рубашонке просто пылаю...
- Тебя не спросили... Не придвигайся ко мне, кому говорю, не
придвигайся!
Пахло от Любки, как всегда, рекой и парным молоком, и у Ивана потемнело
в глазах и захотелось терзать ее, мучить, выворачивать наизнанку, ломать
руки и гнуть в три погибели, чтобы потом, напоследок сказать Любке:
"Поезжай-ка ты со своим Маратом Ганиевичем подальше, хоть бы и в Москву, где
он всю жизнь посвятит поэзии! А мы здесь как-нибудь попривыкнем, как-нибудь
призабудем, как-нибудь от тебя освободимся!"
- Ой, Ванюшк, какой ты загорелый да здоровущий! И бензином пахнешь...
Слышь, Вань, а почему так? На тракторе ездишь, а от тебя бензином пахнет?
Иван огрызнулся:
- Вот и дура! Пускач на чем заводится?... Последний раз говорю:
отодвинься и вали домой.
Любка тяжело дышала, зубы у нее стиснулись, словно терпела нестерпимую
боль, глаза, наоборот, раскрылись - шире некуда, затуманились, словно не
могли отражать свет, и с тоской, с обреченностью и с отчаянием Иван тихо
думал: "Так вот жить нет силы-возможности! Бежать и бежать надо!"
- Ну чего тебе? Говори и мотай отсюда!
- А ничего мне не надо, - срывающимся шепотом ответила Любка. - Марат
Ганиевич все время со мной. Сбегает часа на три в школу - и назад. А мне,
Вань, сама не пойму, не то скучно, не то страшно...
- Отчего же ты скучаешь или боишься?
Любка легла грудью на молодое сено, полуголая, белотелая и нежная,
стала бубнить непонятное в полутемень и запа-шистую духоту. Иван ничего не
разбирал в бормотании, но по ее спине и затылку понял, что худо живется
Любке за учителем Маратом Ганиевичем Смирновым.