"Виктор Сергеевич Липатов. Краски времени (сборник очерков о художниках) " - читать интересную книгу автора

они становятся манерными. Вводит элементы иносказания, аллегорию. Но слабый,
как бы вечерний, свет создает лишь элегическую атмосферу, несмотря на все
усилия приветливой дамы и уверенность размахивающего любовным письмецом
сытенького Купидона.
Художник окончательно понимает: большого мира гармонии нет. В малом,
даже уютном уголке не спрячешься от мутной волны войн, неурядиц,
стяжательств. Однажды художник бережно кладет свою кисть. Источник света,
столь ярко пылавший в его душе, затухает, как светильник, в котором
кончилось масло. Вермеер с грустью смотрит на чистый холст - он мог насытить
его жизнью, но жизнь эта была бы фальшивой. И навсегда отходит от мольберта.
У слабого, робкого человека хватило сил сделать такой шаг, по существу, шаг
от жизни - искусство было дыханием Вермеера. Бенедикт Спиноза утверждал:
"...бегство вовремя должно приписать такому же мужеству свободного человека,
как и битву". А Вермеер всегда был свободным человеком. Или, во всяком
случае, казался себе таковым. Настоящими же капитанами жизни с полным
основанием считали себя бюргеры. Набив добром трюмы кораблей, кладовые,
подвалы домов-крепостей, они звонко и тупо щелкали на счетах. Созвездия
черно-белых костяшек открывали будущее и предсказывали судьбу каждого
человека. И судьба Вермеера была подсчитана. Он был скверным трактирщиком и
потерял свой великолепный дом "Мехелен". Не накопил ни гроша и задолжал.
Наконец, перестал рисовать... Вермеер еще в своих ранних работах мог
показаться бюргерам художником подозрительным.
Картина называлась "У сводни" - сюжет ее был бродячим. А значит, были
свои каноны. Как написал канонизированный сюжет молодой Вермеер? Девушка
протянула руку и ждала золотую монету, но думала не о ней и не о грубоватом
молодом лавочнике - чувствовала свою прекрасную силу. Нежное румяное лицо
было милым и снисходительно-величественным, она держала в другой руке бокал
с вином, как скипетр. И старуха, обычная, ловкая сметливая сводня, как бы из
другой картины другого художника, посмотрела на девушку с тревогой:
радовалась ее уступчивости, но стала подозревать и неожиданную выходку.
Художник бросил в лицо сводни тень злорадства (поймалась, птичка!), но и
каплю смятенья. Дело было будто и сделано: петух пришел к курице, но курица
внезапно оказалась жар-птицей. Грубые заигрывания бюргера и взгляд сводни
отпадают от нее. Это удивило всех, даже художник, понимая сан своей героини,
разостлал перед ней богатый ковер в алых узорах. И кажется, только весельчак
музыкант безмятежен, он выпьет, споет, сыграет - праздник жизни для него в
каждом дворе. Но, представляется - предупредил нас художник, - когда
музыкант, простодушно предвкушающий веселье, повернется к нам, мы поймем: он
станет только шутом царицы... Нечто от парадокса, фантазии, домысла, но так
видится. Равно как представляется, что в этом случае у Вермеера бытовой жанр
не получился. Он превратился в поэму. Вермееру не хотелось читать
нравоучения; девушка - носительница красоты, дельфтский кувшин, великолепие
ковра - вот что захватывает его. Не казалось ли ему, когда он смотрел на
картину, что три из четырех фигур исчезли - осталась только одна? Она -
сияющая девушка в солнечно-желтой кофте! И пропала темнота и полутени -
девушка источала свет... Она была дельфтской мадонной на торжище жизни и
презирала это торжище...
Когда Вермеер умер, для бюргеров свершилось предвиденное: отсеклось
ненужное, лишнее. Над художником не удосужились даже поставить могильного
камня. Корабль утонул, море сгладилось. Бюргеры отправились на аукцион -