"Виктор Сергеевич Липатов. Краски времени (сборник очерков о художниках) " - читать интересную книгу автора

психологических характеристик. Но он был на пути к этому. Гроссмейстер
Мальтийского ордена Алоф де Виньякур на портрете Караваджо коварен, злобен,
мстителен. "Кто? - словно вопрошает этот мелкий, тупоголовый властелин,
одетый в сверкающие доспехи. - Кто осмелится посягнуть на мои власть и
богатство?" Все его естество пронизано этим вопросом, в нем вся жизненная
программа. Это Алоф де Виньякур произведет Караваджо в рыцари Мальтийского
ордена, а затем заточит в темницу.
"Божество говорит с помощью живописи..." - решение Тридентского собора,
запрещающее отображать в искусстве все то, что противоречит церковной догме,
дамокловым мечом нависло над теми, кто пожелал бы воспевать что-либо
нецерковное. Крестьян и горожан сделал Караваджо главными действующими
лицами своей живописной мистерии. Они назывались у него библейскими святыми,
а оставались простыми итальянцами, простодушно-умными, мудрыми и страстными.
Современники ставили ему в вину: "Следует своему собственному гению, не
питая никакого уважения к превосходнейшим античным мраморам", - а Караваджо
бежал в толпу, хватал за руку нищую или цыганку и тут же писал их. Утверждал
превосходство живой модели перед антиками.
За отношением к его живописи, к нему самому чувствуется социальная
подоплека. Вслушайтесь: тех, кого он изображал в виде всевозможных святых,
иные его собратья по кисти именовали "низкими".
Его упрекают, что "Мадокна пилигримов", где он изобразил нищих,
"ценилась простолюдинами".
Сильных мира сего и старейшин маньеризма коробят босые, грубые
крестьянские ноги, торчащие из холстов Караваджо.
Целая галерея сцен жизни простых людей - их горя, надежд, страданий -
проходит перед нами.
Заказчики из монастырей отказываются от этих картин, заставляют мастера
переписывать их дважды и трижды.
Караваджо был гениальным и смелым новатором, он настойчиво отстаивал
свою позицию в искусстве, противники обвиняли его в самонадеянности, что,
впрочем, не помешало впоследствии иным из них стать биографами мастера.
Читая их произведения, следует извлекать шипы замаскированных строк:
уже не лицемерных, не льстящих, но шелестящих змеиной злобой, жадным
завистничеством, сведением мелких счетов... Вот, мол, каким грубым
натуралистом был этот Караваджо, намекают они, зазнайкой, которому все
нипочем... Уже и в нашем веке нашлись их последователи, объявившие Караваджо
"псевдореалистом".
Пигмей уцепился за плащ великана, и мы все же благодарны ему за те
крохи биографических сведений, которые он сообщает.
Джованни Бальоне (которого, по мнению Караваджо, мог похвалить только
"живописец никудышный") обидчиво пишет: "Насмешливый и гордый, он
раздражался против всех художников прошедшего и настоящего времени, как бы
знамениты они ни были..."
Но передо мной протокол судебного допроса, свидетельствующий, что
биограф лжет: Караваджо отмечает и тех мастеров, которые умели "хорошо
делать свое дело".
Тревожное время, драматизм жизненного напряжения художник передал
импульсивно, порывисто - вырванные светом из тьмы руки, лица, фигуры - резко
динамичны. Манера его письма - "тенесборо" - искусство так называемого
"погребного освещения" (когда свет падает сверху, словно в глубокий погреб),