"Марио Варгас Льоса. Письма молодому романисту" - читать интересную книгу автора

вместе с героями. Неудача очевидна, когда читатель ощущает пропасть, которую
автору не удалось уничтожить, пропасть между тем, что он рассказывает, и
словами, с помощью которых выстраивается рассказ. Такое расхождение между
языком, которым рассказывается история, и самой историей исключает всякую
убедительность. Читатель не верит в то, что ему рассказывают, потому что
неуклюжесть и неубедительность стиля мешают забыть, что между словами и
описанными событиями сохраняется неодолимый провал, щель - через нее наружу
просачиваются искусственность и субъективность, на которых покоится вымысел
и которые лишь в талантливых книгах остаются потайными и незримыми.
Подобный стиль губит произведения, потому что мы не чувствуем его
неизбежности; наоборот, во время чтения нас преследует мысль, что, расскажи
автор ту же историю другими словами, в другой манере, она бы только выиграла
(в художественном смысле это означает, что она стала бы более убедительной
или правдивой). У нас никогда не возникает подобной досады на разлад между
историей и словами, с помощью которых она рассказана, при чтении рассказов
Борхеса, романов Фолкнера или историй Исак Динесен. Стиль этих авторов,
совершенно не похожих друг на друга, убеждает нас, потому что у них
персонажи, события и слова образуют нерушимое целое, и нам даже в голову не
приходит, что все это можно как-то разъединить. Именно такое идеальное
единство "сути" и "формы" я имею в виду, когда говорю о свойстве
художественного произведения, названном мною неизбежностью.
У великих писателей особенно очевидна неизбежность языка, если сравнить
его с вымученным и фальшивым языком эпигонов. Борхес - один из самых
оригинальных испаноязычных прозаиков, возможно, самый великий из всех, кого
породил наш язык в XX веке. Поэтому он и оказывал на многих авторов
сильное - и уж позвольте мне произнести это вслух - роковое влияние. Стиль
Борхеса нельзя спутать ни с каким другим, и он обладает потрясающей
функциональностью - именно за счет этого обретает жизненную силу и
убедительность мир борхесовских идей и причудливых фантазий, который
отличают утонченный интеллектуализм и абстрактность и в котором философские
системы, теологические рассуждения, литературные мифы и символы, а также
сама работа мысли, как и всемирная история, увиденная с сугубо литературной
точки зрения, являются всего лишь сырьем для вымысла. Борхесовский стиль
соответствует темам и образует с ними прочный сплав, поэтому читатель с
первых же фраз чувствует, что рассказы и эссе Борхеса - последние, кстати,
не менее изобретательны и самобытны, чем собственно художественные тексты, -
можно рассказать только так, только таким умным, ироничным, математически
точным и выверенным языком - когда слов ровно столько, сколько нужно, - с
холодной элегантностью и аристократической дерзостью, когда ум и знания
стоят выше чувств и эмоций. Автор играет эрудицией, жонглирует техникой,
отказывается от любого проявления сентиментальности, исключает телесность и
чувственность (или лишь намеком показывает, что от него они стоят очень и
очень далеко, на его взгляд, это второстепенные составляющие человеческой
жизни) и очеловечивает все это за счет тонкой иронии, свежего ветерка,
который придает легкость сложным рассуждениям, блужданиям по
интеллектуальным лабиринтам, а также барочным конструкциям, чаще всего
положенным в основу его историй. Колорит и изысканность борхесовского стиля
многим обязаны потрясающе смелым и эксцентричным эпитетам ("Никто не видел,
как он высадился на берег среди единодушной ночи"), необузданным и
совершенно неожиданным метафорам и сравнениям, которые не только шлифуют