"Марио Варгас Льоса. Тетради дона Ригоберто" - читать интересную книгу автора

ведь знаешь.
- Конечно знаю, - согласился дон Ригоберто. - Любовь моя.
- Мы целовались, обнимались, ласкали друг друга, - рассказывала его
жена. Она вновь принялась кружить по комнате, и чуткий слух дона Ригоберто
ловил едва слышный шорох горностаевого манто. Распалял ли донью Лукрецию
собственный рассказ? - Прямо там, в углу. Довольно долго. Потом он подхватил
меня, всю в меде, и понес на кровать.
Видение было таким ярким, что дон Ригоберто не на шутку испугался: "Так
и ослепнуть недолго". В эпоху ЛСД и психоделиков одурманенные наркотиками
хиппи таращились на безжалостное калифорнийское солнце, пока оно не выжигало
им сетчатку, и они обрекали себя воспринимать жизнь посредством слуха,
осязания и воображения. А дон Ригоберто не мог отвести взор от двух
перемазанных медом нагих языческих божеств, бурлящих соками жизни посреди
кошачьего месива. Он был древним воином с тяжелым копьем, она - лесной
нимфой, похищенной сабинянкой. Она сопротивлялась, брыкалась
золотисто-смуглыми ножками, капризно повторяла:
- Нет, ну, пожалуйста, я не хочу, - а потом вдруг крепко обхватила
воина за шею, впилась поцелуем в губы, жадно глотая его слюну.
- Постой, постой же, - взмолился дон Ригоберто. Донья Лукреция покорно
растворилась в густой тени, уступив место в воображении мужа томной девушке
Бальтуса[10] ("Обнаженная с котом"), что сладострастно откинулась на спинку
кресла, поджав одну ногу и вытянув другую, упираясь крошечной пяткой в
мягкое сиденье, и рассеянно ласкала кота, который щурился от удовольствия,
развалившись на бюро. Скитаясь по лабиринту собственной памяти, дон
Ригоберто обнаружил равнодушно пролистанную когда-то книгу голландского
биолога (кажется, его звали Мидас Деккерс), "Росальбу" Ф.Ботеро[11] (1968) -
полотно, на котором дородная курчавая проститутка с окурком в зубах делила
смятую постель с черным котенком, и гравюру Феликса Валлотона[12] (вроде бы
"Истома", что-то около 1896), где зверь сладострастно растянулся на
полосатой перине среди пестрых подушек, подставив свою эрогенную шейку
девице с игриво выгнутым задом. Как ни старался дон Ригоберто, но так и не
смог вспомнить ничего подходящего к такому моменту, кроме этих туманных
образов. Ему отчаянно хотелось узнать, что будет дальше. Возбуждение
ослабело и схлынуло, но не прошло до конца; теперь оно маячило где-то на
горизонте сознания, словно холодное солнце Европы, по которой дон Ригоберто
так любил путешествовать осенью.
- А что было потом? - спросил он, не без труда возвращаясь к
реальности.
Любовник опустил Лукрецию на пятно света посреди кровати, жестко
высвободился из ее объятий и отступил назад, не обращая внимания на ее
мольбы. Теперь, как и дон Ригоберто, он созерцал постель из темноты. Она
представляла собой довольно необычное и теперь, по воцарении некоторого
спокойствия, чрезвычайно привлекательное зрелище. Перепуганные котята
затаились во мраке, только сверкали зеленые и желтые искорки глаз и белели
дрожащие усики, но вскоре стали потихоньку приближаться к своей жертве,
привлеченные исходившим от нее сладким ароматом. Они карабкались на покрытое
медом тело, пихались и пищали. Робкие протесты, смешки и восклицания доньи
Лукреции тонули в торжествующем мяуканье. Женщина закрыла лицо руками, чтобы
защитить губы, нос и глаза от жадных кошачьих язычков, и отдалась на милость
проворным тварям. Дон Ригоберто заворожено следил, как голодные зверьки,