"Марио Варгас Льоса. Война конца света " - читать интересную книгу автора

цел-не то что у лейтенанта. Когда врач и все остальные подходят к нему, он
умоляюще произносит, глядя на них полными слез глазами:
- Я хочу исповедаться! Покаяться в грехах!
- Это ведь врач, прикомандированный к вашей роте? Его зовут Антонио
Алвес де Сантос? Почему он привязан?
- Он пытался покончить с собой, - бормочет в ответ лейтенант. - Хотел
застрелиться, я едва успел толкнуть его под локоть. После боя в Уауа он не в
себе, не знали, что с ним делать, вот и пришлось связать. Мало того, что
проку от него никакого, так еще попробуйте отступать с такой обузой!
- Господа, отойдите, - говорит врач. - Оставьте нас одних, я его
успокою.
Лейтенант и чиновники покорно делают несколько шагов в сторону, и тут
снова слышится гнусавый, надоедливый голос человека, который и раньше
прерывал объяснения Феррейры:
- Велики ли потери, лейтенант?
- В роте шестнадцать ранено, десять убито, - отвечает лейтенант, едва
сдерживая раздражение, - противник потерял не меньше ста человек. Эти цифры
содержатся в моем рапорте.
- Я не из комиссии, я корреспондент баиянской газеты "Жорнал де
Нотисиас".
Этот близорукий юноша в очках с толстыми стеклами заметно отличается от
чиновников и от военного врача, хотя приехал вместе с ними. На нем куцые
брючки, грязновато-белая куртка, на голове фуражка-все это выглядит нелепо и
плохо сидит на его нескладной фигуре. В руках у него несколько листов
бумаги, наколотых на дощечку, пишет он не карандашом, а гусиным пером,
обмакивая его в чернильницу, прикрепленную к рукаву. Затыкается она
бутылочной пробкой. Одним словом, перед лейтенантом Феррейрой стоит
настоящее пугало.
- Я, господин лейтенант, проделал шестьсот километров лишь затем, чтобы
задать вам эти вопросы, - говорит он. И снова чихает.
Жоан Большой родился у моря, на плантации сахарного тростника
Реконкаво, принадлежавшей знаменитому лошаднику дону Адалберто де Гумусио.
Он гордился тем, что у него самые горячие жеребцы, самые тонконогие кобылы
во всей Баии и что выведена эта порода без помощи английских
производителей - по собственной методе и под личным неусыпным наблюдением.
Не меньше, чем лошадьми, дон Адалберто (хоть и не говорил об этом открыто,
чтобы не вызывать нареканий со стороны церкви и самого барона де Каньябравы)
гордился и тем, что сумел достичь такого же успеха со своими рабами. Он
выбирал самых стройных и статных негритянок и случал их с невольниками,
которых по цвету кожи и чертам лица считал чистокровными представителями
своей расы. Отобранных лучше кормили, давали им работу полегче, делали
всяческие поблажки, для того чтобы они время от времени могли зачинать себе
подобных. Капеллан, монахи из миссии и все церковные власти обвиняли дона
Адалберто в том, что он тасует негров как колоду карт и "вынуждает их жить в
свальном грехе", однако он и не подумал прекратить свою деятельность,
вызывавшую столь горячее порицание, а всего лишь стал держать ее в тайне.
Результатом одного из подобных опытов, проведенных этим неутомимым
селекционером, и стал Жоан Большой. Опыт, надо сказать, удался на славу: у
ребенка были живые смышленые глазки, а когда он смеялся, сверкающие зубы,
казалось, бросали отблеск на его круглое иссиня-черное лицо. Мальчик рос