"Марио Варгас Льоса. Похвальное слово мачехе " - читать интересную книгу автора

похвал - была хваткой, сметливой, очень чистоплотной и не раз уже успела
выказать госпоже полную преданность.
Но главным своим достижением донья Лукреция считала завоевание пасынка.
Тревоги ее связаны были именно с этим мальчиком, ибо его она считала
неустранимым препятствием на пути к семейному счастью. "Помни о пасынке,
Лукреция, - твердила она себе, когда Ригоберто требовал завершить их
полуподпольный роман законным браком, - он тебя погубит, он всегда будет
тебя ненавидеть, он сделает твою жизнь невыносимой, и рано или поздно ты
сама возненавидишь его. Не бывает счастливых семей там, где есть дети от
первого брака".
Однако ничего такого не произошло. Альфонсито просто обожал ее - точнее
не скажешь. Быть может, обожание его было даже слишком пылким. Донья
Лукреция снова потянулась в тепле простынь, свернувшись клубком, как
греющаяся на солнце змея. Разве не стал он ради нее первым учеником? Она
вспомнила, как разрумянились его щеки, как победно сияли его небесно-голубые
глаза, когда он протянул ей дневник:
- Вот тебе мой подарок ко дню рождения. Можно мне тебя поцеловать?
- Можно, можно, Фончито. Сколько хочешь.
Он постоянно целовал ее и просил, чтобы она поцеловала его, - и делал
это с таким восторгом, что в душу доньи Лукреции закрадывались порою
сомнения. Да в самом ли деле мальчик так привязался к ней? Да, да, отвечала
она себе, я сумела завоевать его, ибо, едва переступив порог этого дома,
беспрестанно задаривала его и баловала. Или, быть может, прав Ригоберто,
когда, подхлестывая свое желание в часы их ночных утех, твердил, что в
Альфонсито просыпается мужчина, и волею обстоятельств именно ей досталась
роль его вдохновительницы? "Что за глупости, Ригоберто! - отвечала она. - Он
еще совсем ребенок, он только что был у первого причастия. Удивительные
нелепости приходят тебе в голову".
Но, хоть донья Лукреция никогда бы не решилась сказать нечто подобное
не то что мужу, но и просто вслух, сейчас, размышляя в одиночестве, она
спрашивала себя: а что, если мальчик действительно открывал для себя
вожделение и зарождающуюся поэзию плоти, используя свою мачеху как стимул?
Поведение Альфонсито дразнило ее любопытство - оно казалось одновременно и
совершенно невинным, и таким двусмысленным. Ей вдруг припомнился один эпизод
времен ее отрочества: увидав на прибрежном песке возле клуба "Регатас" след,
оставленный, должно быть, изящными лапками чаек, она подошла поближе и
склонилась над ним, ожидая увидеть абстрактную композицию - переплетение
ломаных линий, - но представшее ее глазам гораздо больше напоминало
массивный фаллос. Сознавал ли Фончито, что, обвивая руками ее шею, так
подолгу не отрывая губ от ее лица или отыскивая ее губы, он преступал рамки
дозволенного? Неизвестно. Взгляд мальчика был так простодушен и чист, так
нежен, и донья Лукреция никогда бы не поверила, что в этой золотистой
головке могут обитать грязные, недостойные, неприличные мысли.
- Грязные, - пробормотала она, уткнувшись в подушку, - неприличные
мысли. Ха-ха-ха!
Она чувствовала, что находится в превосходном настроении и что приятное
тепло разливается по всему ее телу, словно вместо крови по жилам бежит
подогретое вино. Нет, Фончито не понимает, что затеял игру с огнем, эти
излияния диктуются темным инстинктом, таинственными силами притяжения. Но
ведь оттого игры эти не становятся менее опасными, правда, Лукреция? Ибо