"Марио Варгас Льоса. Разговор в Соборе" - читать интересную книгу автора

бешенство не напишу. Вылезает, на площади Болоньези ловит такси, но шофер не
знает, где живодерня. Мороженщик с площади Дос-де-Майо объясняет: все время
прямо, на набережной увидите вывеску "Муниципальный отдел по отлову бродячих
животных", это она и есть. Здоровенный пустырь за кирпичным забором мерзкого
вида и цвета дерьма - цвета Лимы, думает Сантьяго, цвета Перу, - а на
пустыре - несколько хибарок, которые в отдалении сливаются воедино,
превращаясь в лабиринт циновок, кровель, цинка. Тихий, сдавленный скулеж. У
ворот - будочка с табличкой "Администрация". Лысый человек в очках, без
пиджака, дремлет за письменным столом, заваленным бумагами, и Сантьяго с
ходу стучит по этому столу кулаком: у меня украли собаку, у жены прямо из
рук поводок вырвали, - лысый вздрагивает от неожиданности, - это безобразие,
эту подлость я терпеть не намерен!...
- Вы не кричите, - говорит лысый, протирая изумленные глаза, кривя
рот, - и выбирайте выражения, не дома.
- Если с моей собакой что-нибудь случилось, я этого дела так не
оставлю. - Сантьяго снова лупит кулаком по столу, достает журналистскую
карточку. - А сволочи, которые напали на мою жену, сильно поплатятся за свою
наглость!
- Да успокойтесь вы. - Лысый, зевая, рассматривает карточку, досада у
него на лице сменяется выражением кроткой тоски. - Вы говорите, часа два
назад забрали вашу собачку? Ну, так она еще жива, только привезли. Зачем же
принимать все так близко к сердцу, а еще журналист. - Голос у него вялый и
сонный, как взгляд, горький, как складка у губ: тоже уделан жизнью. - У нас
платят с головы, вот наши иногда и чрезмерно усердствуют, что с ними
поделаешь, кушать всем надо. - Сквозь стены просачиваются звуки глухих
ударов, визг и вой. Лысый, криво и принужденно улыбаясь, покорно встает на
ноги, выходит из кабинета, что-то бормоча. Они пересекают пустырь,
останавливаются перед воняющим мочой бараком. Там два ряда клеток, битком
набитых собаками: они трутся друг о друга, подскакивают на месте, обнюхивают
проволоку, ворочаются и ворчат. Сантьяго останавливается перед каждой
клеткой, вглядывается в мешанину морд, спин, напряженно отставленных или
виляющих хвостов - нет, здесь моей нет, и здесь тоже. Лысый, с потерянным
видом, тащится следом.
- Вот, можете сами убедиться, нам негде их держать, - вдруг взрывается
он. - А ваша газета нам житья не дает. Муниципалитет выделяет крохи, крутись
как знаешь.
- Дьявол, - говорит Сантьяго, - и здесь нет.
- Найдется, - вздыхает лысый. - Еще четыре барака.
Они снова на пустыре. Изрытая земля, жухлая трава, кал, зловонные лужи.
Во втором бараке одна из клеток ходуном ходит, проволочная сетка дрожит: за
ней барахтается, выныривает и вновь тонет что-то похожее на клубок белой
шерсти. Ну-ка, ну-ка. Краешек морды, кончик хвоста, красные слезящиеся
глаза... Батукито. На нем еще ошейник, и поводок не отстегнули - да что же
это за безобразие, какое право они имели! - но лысый успокаивает Сантьяго:
не шумите, сейчас его вытащат. Он медленно удаляется и вскоре приводит
приземистого самбо* в голубом комбинезоне: Панкрас, достань-ка вот того,
беленького. Он открывает дверцу клетки, отшвыривает других собак, хватает
дрожащего Батуке за холку, передает его Сантьяго, но тот тут же отпускает
его, шарахается назад, отряхиваясь.