"Эдуард Лимонов. Торжество метафизики " - читать интересную книгу автора

заправившиеся кашей зэки, надвигают кепи на бритые бошки, строятся. Отряд
перед нами, перестраиваясь в цепь по одному, исчезает червяком в чреве
столовой. Дородный завхоз наш Игорь Савельев, сняв кепи, заходит вперед.
Дает нам отмашку.
- Слева по одному!- кричит Сорока.
Мы втягиваемся внутрь столовой. Нас встречает мощная волна звуков.
"Рамштайн"! Исковерканный, заезженный, но настоящий фашистский мощный
"Рамштайн". Казалось бы, такая музыка должна бы быть запрещена в самой
красной колонии Российской Федерации, но нет. Из черных, больших, как в
дискотеке, динамиков, сжимаясь и разжимаясь мускулистым сердцем, пульсирует
музыка правого восстания. Параллелепипед ангара столовой (мы входим с
длинного бока параллелепипеда) устроен таким образом, что справа у короткого
бока параллелепипеда на фоне декорации галлюцинаторных двоящихся берез и
психоделически зеленого луга стоят усилители. Слева в стене отверстия для
раздачи пищи и сброса посуды. Все остальное место занято рядами железных
столов, каждый на десять человек, и лавками. Столовая вмещает 800
бритоголовых, хмурых преступных слушателей. Они наклонены над плошками. На
каждом столе по два бачка: с кипящим супом и кипящей кашей. Хлеб. Плошки -
это от хозяина. Кружки и ложки у каждого свои.
Враз, одновременно опускаются головы, движутся ложки с супом. Спина к
спине, бритые тыквы голов числом восемьсот. Над нами из верхних окон ангара
проникает яркий свет заволжских степей. Ангар высокий, вверху пространства
хоть летай. И "Рамштайн".
Садимся. Наши дежурные уже поставили на наш стол бачки.
- Разливай, Эйснер, что заснул!- орет Сорока. Он явно неравнодушен к
Эйснеру.
- Эй, узбек, помоги ему. Подавай плошки, сука!- орет Сурок.
У Сурка вторая ходка и черные горячечные глаза маньяка. Сорока сидит за
убийство в извращенной форме, о чем он нам время от времени напоминает, если
хочет напугать.
- Я человек извращенный!- сказал он вчера на поверке.- Я такое вам
устрою...- обещал он нам.
Волны германской музыки зовут всех этих ребят подняться, разогнуться и
устроить бунт. Вырваться из колонии и наполнить город Энгельс местью,
отчаянием, разрушением и насилием. Но мы только поедаем суп и кашу. Однако в
бульоне этой музыки как же опасно мы все выглядим. Да мы и есть опасные. Мы
все покусились на чью-то жизнь либо имущество. И те восемьсот, которые
сейчас в столовой, и те еще пятьсот, которые ждут своей очереди после нас.
Одетые в черное, застегнутые под горло, истекающие потом, потому что на
улице тридцать градусов, а здесь все шестьдесят. А окна не открыты. Они
никогда не бывают открыты. Волны германской музыки бьют о головы, лбы и
груди русских преступников. Мы вам не шутка, мы потомки Разина, Пугачева и
Ленина... Мы серьезные ребята.
Стучат ложки, стучат плошки, бачки. Носятся с пустой посудой
"заготовщики", то есть дежурные по столовой. Встают и выходят отряды. Входят
новые сотни черных легионеров заволжских степей. Всего-то какой-нибудь
десяток офицеров в хаки, и только. Правда, власть их держится на козлах, на
заключенных, сотрудничающих с администрацией. "Рамштайн" зовет к правому
бунту, пусть давно не разобрать германских слов, подранных российским
лагерным магнитофоном, достаточно ритма волн и зловещего, нарастающего,