"Эдуард Лимонов. Торжество метафизики " - читать интересную книгу автора

содеянном. В ходе беседы капитан выяснил, что я обладаю знаниями двух
иностранных языков. На следующий день он принес мне распечатку анкеты,
которую ему предлагалось заполнить для участия в международном коллоквиуме в
Италии. Анкета изъяснялась на английском. По его просьбе я туг же перевел
ему те места анкеты, которые не были ему понятны. И, не откладывая дела в
долгий ящик, предложил ему свою помощь. Свои знания языков, а также помощь в
проведении каких-либо опросов или тестов среди заключенных. Евстафьев
сообщил мне, что с этим следует подождать, потому что вскоре меня переведут
в какой-либо отряд, либо в девятый, где содержат инвалидов и пенсионеров,
либо в шестой.
Тем временем нас продолжали муштровать, приготавливая для жизни в
лагере. Как и весь лагерь, мы вскакивали в 5.45. Мы вскакивали от дикого
крика Сороки и Савельева (Сурок обычно в это время был в туалете) "Подъем!"
В зависимости от личных пристрастий кричавших к "подъему" присоединялось
какое-либо ругательство вроде "ебаные в рот!" или эпитет. Моя шконка была
снизу и самая крайняя к пищёвке и к выходу из спалки. Сорока имел
обыкновение встать надо мной, опершись предплечьями на верхнюю шконку, туда
он клал перед собой часы. Он некоторое время топтался там, прежде чем
заорать "Подъем!"
Мы вскакивали, заворачивали одеяла и простыни таким образом, чтобы
получились две лыжи из простыни и между ними параллельная полоса одеяла.
Взбитая подушка венчала это сооружение. Я оказался талантливее прочих в
сооружении лыж и потому первым несся в туалет, отливал в сток вдоль стены,
перемещался к умывальникам и, поменяв тапочки на туфли, пришлёпив к голове
кепи, перемещался во двор, в локалку. Оставалось несколько минут до зарядки.
В то время как вся колония проводила зарядку совместно, выйдя из отрядов на
территорию лагерного плаца, мы, карантинные, и еще ВИЧ-инфицированные делали
ее в своих двориках, скрытые за железным забором. Глухо шумело невнятными
словами о зарядке лагерное радио, раз и навсегда записанный два десятка лет
назад комплекс упражнений дублировался Сурком. Он стоял перед нами в
локалке. На деревьях над ним пели птицы. "Приседаем. Раз-два, раз-два!" И
прочие всем известные нехитрые телодвижения мы совершали. После зарядки у
нас был кусок времени до похода на завтрак в столовую, обычно ничтожный. В
нормальных отрядах зэки в такие минуты толпятся с кружками, банками и
кипятильниками возле розеток. Спешат заварить и глотнуть чайку. Нам,
карантинным, стали разрешать заваривать чай лишь через неделю, да и то
вечером. Промаршировав из столовой и выстроившись в локалке, пятеро в первой
шеренге, трое во второй, мы замирали на "проверке". (Или "поверке", никто
так и не смог мне растолковать, как правильно.) Поутру было еще прохладно.
Обыкновенно проверять нас являлись быстро. С нас, собственно, и начинали
офицеры проверку колонии. Приходила пара офицеров, Савельев выходил,
протягивал офицеру наши личные карточки-картонки. И офицер называл фамилии.
Вызванный выходил вперед, называл имя-отчество, срок, начало и конец срока и
пристраивался к уже стоящим впереди сотоварищам. Далее офицер что-нибудь
говорил завхозу, или Сороке, или Сурку. Они заходили на минуту внутрь нашего
помещения, делали пометку в журнале и, нажав кнопку (сидящий в будке на
посту недалеко козел открывал им снаружи дверь), удалялись. Но мы обязаны
были стоять дальше. До окончания проверки во всей колонии. Это могло
продолжаться и целый час. Действо, точнее стояние, могло продолжаться и
дольше в том случае, если офицеры не могли вдруг найти зэка, у них не