"Альберт Анатольевич Лиханов. Драматическая педагогика (Очерки конфликтных ситуаций)" - читать интересную книгу автора

Но я не представляла его в роли моего отца, отца, которого я себе
придумывала.
Мой отец представал передо мной веселым, умным, добрым, сильным и
строгим, умеющим все на свете.
Однажды я шла с мамой по улице и засмотрелась на отца, который играл
с дочкой, чуть младше меня. Он догонял ее, подбрасывал вверх, кружил,
сажал на плечи, а она, заливаясь смехом, тянула его за уши, волосы,
приговаривая: "Ну, папка, еще". И так вдруг остро захотелось, чтоб вот так
же кто-то возился со мной, а я называла его папой.
Мама потянула меня за руку, но я не захотела уходить, ждала - этот
чужой папа подойдет ко мне и будет играть. Мама потянула настойчивей, но я
не сдвинулась с места. Когда она, высвободив руку, сказала рассердившись:
"Стой одна. Я ухожу" - я села на землю и расплакалась. Девчонка, указывая
на меня пальцем, спросила своего папу: "А почему она плачет?" Папа
объяснил ей: "Это капризная девочка, она не слушается старших" - и
поспешил увести дочь. А я заплакала еще горше оттого, что обманулись мои
надежды, папа той девочки оказался только ее папой.
Так получилось, что капризничала я часто и никак не могла объяснить
старшим причину своих слез, капризов. Ведь у меня был папа! Но он никогда
не ласкал нас, напротив, мы все его боялись - подруг он водить не
разрешал, играть дома и вблизи его - тоже, чтоб не сорили, шум и смех не
выносил, и, если мы нарушали этот его запрет, он, ни слова не говоря, брал
что попадало под руку и стегал нас. Мы старались избегать встреч с ним.
Мамины старания приучить называть его папой были тщетны. Когда нужно
было позвать его, она посылала за ним кого-нибудь из нас. Но мы,
дожидаясь, когда он обернется на шум, говорили просто: "Иди, мама зовет".
Или шли обратно и виновато говорили маме: "Иди сама, он не оборачивается".
Мама бранила нас, что мы нелюдимы, что нам будет трудно в дальнейшем,
если сейчас уже не можем переломить свой характер, назвать его папой,
бранила отца. Но взаимоотношения наши не менялись.
Какие у нас были характеры! Оля - самая старшая, третьеклассница, я -
в первом, брат и сестра - дошкольники. Самым храбрым считался Саша. Он
как-то после долгого разговора с мамой подошел к отцу и храбро попросил:
"Папа, расскажи нам о войне!" На что тот, чуть улыбнувшись уголками губ,
ответил: "А что про нее рассказывать?" Сашиной храбрости хватило только на
этот вопрос. Может быть, просьба рассказать о войне была неудачно выбрана,
разбередив в душе отца такое, о чем ему не хотелось бы вспоминать, но
только и это не вывело его из состояния отчужденности.
Как-то мама уехала на целый день. Проголодавшись, никто из нас не
отважился сказать об этом отцу. Тайком мы съели весь корм, приготовленный
курам, выловили из ведра, куда бросали оставшиеся после еды картофельную
кожуру, кусочки хлеба.
Со своего огорода мы не смели ничего брать. Я помню, как мама, нарвав
немного клубники, дала нам, наказав, чтобы мы не проговорились при отце об
этом. Мне вдруг стало так жаль маму, себя, сестренок, что, не став есть,
заплакала. Сейчас я понимаю, это был протест против унижения перед отцом,
а выглядело это как очередной каприз.
Потом то лучшее, что окружало нас, исчезло, умерла мама. Мы оказались
в разных детских домах.
Воспитательница была у меня неплохой. Она довольно быстро научилась