"Альберт Анатольевич Лиханов. Осенняя ярмарка (Рассказ)" - читать интересную книгу автора

половинки жизни. Одна там, за чертой, которую они вместе с Ксешей провели,
другая здесь, в нынешнем времени. А оказалось не так. Оказалось, крики
"Ахтунг!", этот белобрысый улыбчивый немец и все, что будто бы отрезано,
все, что за условной чертой, оживет снова, и слетят к чертовой бабушке все
бинты, которыми обвязала его бережно Ксеша. Все, пожалуй, как у матрешек.
Ежели одну открыть, в ней другая, хоть и похожая, а все же другая, так что
лучше будет не открывать... А то открылся Василий Лукич, размотал бинты и
вот как оглашенный бегает по ярмарке за немцами, и только одно
втемяшилось: разглядеть их как следует.
Что делать, так вышло - никогда с того случая Василий Лукич живого
немца не видел, и старое обросло коростой, забылось.
С Ксешей, под госпитальной лестницей, они поклялись про старое
забыть, зачеркнуть его, коли вышло так и они, два перста посередь войны и
горя, живыми остались, жить, жить, жить, наслаждаясь жизнью, любя друг
друга и торопясь всем этим насладиться, потому что жизнь по сравнению со
смертью недолговечна.
Они поклялись там, под лестницей, в укромном уголке, про прошлое
позабыть, не ворошить никогда и жить только сегодняшним, а еще лучше
завтрашним временем, так оно получилось: ни Ксеша, ни он, Василий Лукич,
никогда - ни промеж себя, ни со стариком Морозовым, который гостевал у них
чаще других, ни даже с дочкой Анкой не говорили про самое тяжкое в жизни -
Ксеша про побег из плена и могилу с заживо закопанными людьми, Василий
Лукич про то... В лесу...
Время бежало себе потихоньку, вот уже и к полтиннику подкатило, и
Василий Лукич полагал, что старое ушло, забылось. Ну нет, конечно, само
собой такое не забудется, но ведь он же человек, и поэтому, когда
накатывали в самый негаданный час тяжкие видения, Василий Лукич их тотчас
прогонял, старался думать о чем-либо другом, затевал разговор с Ксешей или
настраивал старенький приемник на музыку, и видения отходили, прятались в
тумане двадцати с лишком лет. И Василий Лукич радовался, что старое не
давит его, как хомут, что он человек и, коли надо, сумеет себя перебороть,
и если уж не забыть, то не вспоминать...
Немцы купили сразу две матрешки, видно, поудивлять там, у себя дома,
знакомых или родню, и двинулись дальше. Василий Лукич неотвязно шагал за
ними, и случилось то, что и должно было случиться: тот, белобрысый, сказал
что-то своим спутникам, и они все трое поглядели на Василия Лукича.
Поглядели внимательно, без усмешки. "Заметили, значит, - подумал Василий
Лукич и выпрямился. - Ну-ну, замечайте!" И увидел себя вдруг посреди толпы
с протезной ногой за спиной, обмотанной в холстину, невидный, зряшный на
первый взгляд мужичонка, но голову держит прямо и глаза от немцев не
отворачивает, не смущается.
"Это вам надо отворачиваться! - подумал он с неожиданной злобой про
двух парней и молодящуюся женщину. - А мне что ж, у себя дома". И
посмотрел на приезжих с вызовом.
Они будто перехватили его взгляд и пошли быстрее, хотя и
останавливались возле всякого ларька, но не подолгу, не как прежде, и
Василий Лукич нет-нет да и ловил на себе настороженный взгляд то женщины,
то белобрысого, то его дружка.
Василию Лукичу тоже пришлось прибавить ходу, и деревянная нога опять
застучала по асфальту, не заглушаемая потертым костыльным наконечником из