"Альберт Лиханов. Крутые горы " - читать интересную книгу автора

Я вспоминал, как сказала тогда про войну Анна Николаевна. "Мало
знать, - говорила она. - Надо понимать". И я теперь знал, что идет война, и
понимал тоже. Мне становилось стыдно: значит, все-таки мало понимал, раз
жалела меня учительница. Мало! Ведь и кисет я сшил всего один, да и тот было
стыдно дарить, потому что он весь скукожился от моего шитья и нитки кое-где
торчали петлями. Только вот вышил я хорошо красными нитками: "Смерть
фашисту!"
Правильно говорила Анна Николаевна, и, вернувшись домой, я принялся
старательно делать уроки, а покончив с ними, начал кроить кисеты из старых
лоскутков, которые выделила мне бабушка. Я вышивал красными нитками огненные
слова, а Вовка Крошкин, который вступил со мной в пай, сшивал кисеты черными
нитками. Это у него здорово выходило.
Отец поправлялся, мы с Вовкой шили кисеты, а устав, катались на лыжах.
Наш дом стоял на берегу оврага, и с первого дня, как только выпадал
прочный снег, его склоны до блеска укатывались ребячьими лыжами.
С лыжами была закавыка, потому что, говорили, лыжи теперь делали для
фронта, в магазине их не продавали, да и самого магазина, где раньше
торговали лыжами, тоже не было. В городе работал лишь одни промтоварный
магазин, где давали по ордерам валенки, калоши и изредка выбрасывали пальто.
Нам с Вовкой тоже перепало по ордеру, и мы ходили в каких-то леопардовых -
желтых с черными пятнами - шубах. Говорят, шубы были американские, нам это
было все равно: леопардовая одежда Вовке и мне нравилась.
Особенно приятно было кататься в этих шубах на лыжах. Правда, если
часто падать, шубы промокали, но мы на этот недостаток не обращали внимания;
главное, мчась с горы, можно было представить себя леопардом и даже
зарычать. Вот мы с Вовкой и рычали, носясь друг за другом, играя в пятнашки,
съезжая с горок, тормозя, взрыхляя снег и не забывая беречь лыжи, эту
страшную редкость. Вовкины, например, были залатаны жестянкой, потому что
треснули, мои же пришлось спасать серьезнее. Одна лыжина была у меня
сломана, и я отпилил весь хвост до самого валенка. Но раз отпилил одну
лыжину, пришлось подравнять и другую. Сперва я огорчился, но потом привык и
даже радовался, потому что на этих лыжах, напоминавших скорее коньки, можно
было стремительно и круто поворачивать, юлить и всяко елозить по горе, и
леопард - Вовка Крошкин - почти никогда не мог меня догнать. Вовка злился,
громко рычал, но я мог вдруг, на полном ходу, остановиться, а он не мог.
Тогда Вовка придумал новую игру. Мы стали прыгать с нырка. Разгонялись с
крутой горы, въезжали на маленький трамплинчик, который назывался нырком, и
потом мерили, кто улетел дальше.
Странное дело, и лыжи у меня были короче, и сам я был легче Вовки, -
наверное, за счет головы, - а он все-таки меня перепрыгивал. Вовка летел,
плавно крутя руками, и мне казалось, что голова и правда у него воздушный
шар и что он может улететь куда угодно. Куда угодно Вовка не улетал, но
перепрыгивал меня чуть не в два раза, и я, пораженный, придумал себе новое
дело. Я стал кататься с самых высоких гор.
Вовка свои лыжи, дребезжащие, когда он прыгал с нырка, жалел, мне
жалеть свои коротышки не приходилось, и я, забравшись на самые крутые и
обрывистые склоны, мчался вниз, поднимая столбы снежной пыли. Вовка снова
потерпел поражение, а за мной укрепилось звание самого отчаянного лыжениста
нашего оврага, как звал меня Вовка.
Некоторые ребята мне завидовали, но не очень, потому что я жил на краю