"Альберт Лиханов. Крутые горы " - читать интересную книгу автора

кусочек масла. Не того, не похожего на отцовскую открытку, а настоящего
желтого топленого масла.
Мама перехватила мой взгляд и раскрыла кулек, протянула мне
светло-желтый кусочек. Я, будто птенец, открыл рот и услышал, как тает во
рту, как течет по горлу расплавившееся масло.
- Откуда? - спросил я слабо.
- Ешь, ешь, - ответила мама и дала мне еще кусочек.
Я сосал масло, будто леденец, оно плавилось, исчезало во мне и вместе с
кусочками масла затихали колокольчики в глубине головы.
- Откуда? - снова спросил я маму.
- Это такой паек, - сказала она.
Магазин был мне незнакомый, народу в нем почти не было, не то что в
нашем, к которому мы прикреплены, да и никогда мы не получали таких пайков,
которые лежали в маленьких кульках - из одного даже высовывались конфеты. Я
приходил в себя и все лучше понимал, что тут что-то не так.
- Откуда? - спросил я снова маму. Увидев мою настойчивость, она наконец
ответила:
- Ну это такой паек... донорский.
Донорский! Это слово я знал, потому что на всех углах в городе висели
плакаты. На плакатах были нарисованы розовощекие тетеньки и красные кресты с
красными полумесяцами. Донорами называли женщин, которые сдавали свою кровь,
только эти женщины должны быть румяными, а у мамы было зеленое лицо.
- Ты сдала кровь! - крикнул я.
Мама молча кивнула, улыбаясь отчего-то, глядя на меня ласково, и я
вдруг вспомнил, как мы с Вовкой глядели в микроскоп. Розовые точки и палочки
плавали перед глазами - это была кровь. "Человечья?" - спросил тогда Вовка.
"Человечья, - ответила ему мама. - Людская".
Людская! Я знал это слово - донор, но никогда не думал, что людскую
кровь можно продать, можно обменять, будто какое-нибудь пальто или платье,
на еду.
Я посмотрел на кулечки, которые лежали передо мной, вгляделся в мамино
зеленое лицо и заплакал.
Ведь я ел как бы мамину кровь, и это было ужасно...


Неизвестно, чем бы все это кончилось, но приехала наша спасительница.
Приехала благодетельница наша, бабушка.
Узнав, что нас обокрали, она поплакала, но воли себе не дала и,
испуганно поглядывая на маму, стала готовить завариху.
В углу сипел примус, выбрасывая синие язычки огня, вкусно запахло едой,
и я подумал о заварихе с вожделением. Какая уж там поджаристая пшенка или
гречка с молоком! Это было все забытым и ненастоящим! В углу клокотала
завариха, и я видел, как разглаживались морщинки на лбу у мамы.
- Наживете! - приговаривала бабушка, шуруя у примуса. - Главное, жив бы
остался, а костюм наживете, да еще не один, велика беда. А эти бандюги, чтоб
им подавиться, бог их накажет, он ведь видит все!
Я с удивлением поглядывал на бабушку, думая, что это она вдруг
заговорила про бога. Никогда не верила, а теперь такие слова! Но голод брал
свое, я нетерпеливо поглядывал на примус и бабушкины слова тут же забыл...
Вечером дверь хлопнула, и в комнату ворвалась мама. На ней не было