"Альберт Лиханов. Крутые горы " - читать интересную книгу автора

всем, значит, и ко мне, но я не знал, что мне делать.
Убегать на войну было глупо, смешно, несерьезно, я это понимал. Это все
равно, что путаться под ногами у взрослых, только отвлекать их и мешать им.
Значит, Родине нужно было помогать здесь. Например, шить кисеты. В третьем
классе девчонки шили кисеты и вышивали на них цветными нитками: "Храброму
бойцу". Конечно, шить - это девчачье дело, но сейчас шла война.
Шить так шить. Пусть курят бойцы махорочку.
Я ворочался с боку на бок, представляя сшитые мною кисеты, набитые
табаком. Много-много кисетов, и на каждом вышито красными нитками - нет, не
"Храброму бойцу", это пусть вышивают девчонки из третьего класса, а мои,
мной придуманные слова: "Бей врага!" Впрочем, можно было вышить еще лучше:
"Смерть фашизму!" или "Смерть фашисту!" - так было понятнее, и я, прикрыв
глаза, попробовал представить себе фашиста.
Фашист был в рогатой каске, с вытаращенными глазами. Рукава у него
закатаны; в волосатых, как у обезьяны, руках он держал дымящийся автомат.
Фашист был ужасен, отвратителен, и я сказал громко, отчаянно:
- Гад, гад! - Ведь этот фашист убил бойца, которого несла мама.
На маминой кровати зашелестела простыня.
- Ты что? - спросила она тревожно.
- Гады эти фашисты! - сказал я громко. - Убили того бойца.
Мама помолчала.
- Если бы одного! - сказала она вдруг и, словно спохватившись,
добавила: - Ты спи, спи!
- "Спи"! - обозлился я, вспоминая открытку.
Мама молчала. Я думал, она станет ругаться, а она молчала.
- Ты должен учиться, - сказала мама, стараясь быть спокойной. - Ты
должен учиться хорошо, гулять и спать.
Странный человек! Она говорила со мной, как с маленьким. Учиться,
гулять, спать!
- "Учиться, гулять, спать"! - повторил я вслух и прибавил, снова
вспомнив про отца (ведь это его могли нести сегодня на носилках): - Да я их
ненавижу! Ненавижу!
Мама мне говорила что-то, требовала, чтобы я спал, а я, сжав зубы,
решил, что у меня будет два дела теперь. Я буду шить кисеты. И я буду
ненавидеть немцев, этих проклятых гадов.
Ненависть - это не занятие, ненавидеть нельзя специально, как,
например, шить кисеты. И, кроме того, я ведь не видел живых фашистов. Но я
видел две желтых голых ступни убитого ими бойца.
И ненависть была для меня делом, на которое, я верил, звала меня,
первоклассника, Родина-мать.


Утром мы вышли пораньше, потому что мама хотела увидеть Анну
Николаевну. Я не сопротивлялся, не возражал. Ну, пусть поговорит, если
хочет, ведь Анна Николаевна ни в чем не виновата. Все равно мы пошли бы к
санитарному эшелону, все равно бы Вовка показал мне изрешеченный осколками
вагон, в котором выбиты стекла, и учительница тут ни при чем.
Ныло темно и морозно, как каждое утро. Скрипел под ногами снег, как
всегда. Одно было не как всегда. Я шел с открытыми глазами, шел рядом с
мамой, не отставая от нее и не давая ей свою руку.