"Альберт Анатольевич Лиханов. Солнечное затмение (Повесть) " - читать интересную книгу автора

собой странную привычку - запоминать слова. Незначительные для других, для
нее они становились каким-то... квадратным корнем из особого смысла. Пусть
будет так - несколько выспренно, но точно... Она махнула рукой. Бог с ней,
с этой "памятью". Вгляделась в карточку. Мамуля - белокурая, круглолицая,
голубоглазая. У нее нет до сих пор ни одной морщинки, со стороны кажется,
что она живет спокойной и ровной жизнью - только вот глаза ее выдают.
Вдруг мамуля начинает моргать. Когда ей плохо - моргает. Когда трудно и
сложно - моргает. В воскресенье, увидев Лену после недельного перерыва,
всегда сперва моргает. Потом целует ее тысячу раз. Ласкает так, будто
видит в последний раз.
Лене это не нравится. Она сразу начинает сердиться, когда видит
мамулю. Она бы хотела, чтобы ее мамуля была чуть пожестче. Всем и всегда
Лена прямо говорит об этом, как тогда, в шестом классе Вере Ильиничне, она
и мамуле всегда говорит, не церемонясь, но ту не прошибает. Мамуля,
пожалуй, единственный человек на свете, который способен пропустить Ленино
высказывание мимо ушей.
Вот папка - другое дело. Это настоящий человек. Нет, нет, Лена вовсе
не думает, что мамуля ненастоящий человек. Просто есть такое выражение. И
папкин характер такой, что требует уважения, беспрекословного уважения.
Петр Силыч. Даже в имени его что-то сдержанно глубокое. Отец - гордость
Лены. Он талантливый геолог. Открыл никелевые месторождения в Сибири. Он
вообще там без конца пропадает. И шлет Лене конверты с фотоснимками,
открытками и значками. Снимки обязательно надписывает аккуратным округлым
почерком. "Уренгой. Здесь будет крупная железнодорожная станция". "Удокан.
Колоссальное месторождение меди. Мои товарищи продолжают обследование этой
зоны". "Посмотри, доченька, какая речища! Ее назвали в честь тебя Леной".
Лена просто повизгивала, когда получала толстые отцовские конверты. И
читала девчонкам вслух эти надписи. А потом всей комнатой они листали
толстенный "Атлас мира", подаренный папкой, и отыскивали Уренгой, Удокан и
плыли мысленно на теплоходе по Лене.
Отец все чувствовал и все понимал. В письмах своих он никогда ничем
не восхищался, никогда не описывал сибирских красот и чудес - просто
фиксировал, что на фотографиях. И когда Лена уговорила его выступить в
школе, он рассказывал о профессии подчеркнуто сухо, пожалуй, даже
официально.
Лена слушала его с удовольствием, радуясь, что у нее такой умный и
тонкий отец - больным людям, особенно мальчишкам, грешно внушать любовь к
геологии. После выступления Лене разрешили прогуляться с отцом по саду.
Стояла поздняя осень, октябрь, моросил мелкий, мелкий дождик, скорей,
влажная пыль, пахло прелыми листьями, и отец, прокашлявшись, пробормотал
за спиной у Лены:
- Просто не пойму, зачем ты настояла?
- Во-первых, - ответила она, - хочу, чтобы все знали, какой у меня
папка. А во-вторых, не можем мы тут отрываться от жизни.
Отец опять закашлялся, а Лена улыбнулась. Во всей своей болезни она
одного терпеть не могла, не могла с этим смириться: люди говорят с ней
из-за ее спины. Но тут она была довольна. Она любила отца и не хотела
видеть в эту минуту его лицо.
Вот-вот... Лицо отца, когда она и не видит его, только слышит
басовитый кашель. Мамино лицо с вечно моргающими глазами. Нет, не зря