"Альберт Лиханов. Никто (Повесть)" - читать интересную книгу автора

своим делам и сразу забыл про непонятное ощущение, толкнувшее его куда-то
левее и ниже горла, а увидел этого - или похожего - кролика через несколько
месяцев в виде скользкой туши, освобожденной от шкурки, совсем ему
незнакомой, висевшей как тулуп летом, вывернутой мездрой наружу на дощатом
заборе, огораживающем крольчатник.
Ничто в нем не шелохнулось, хотя он сразу сказал себе: это тот
крольчонок. Никакой нежности он не вспомнил.
Не было в нем и любви. Ведь любовь сама по себе не возникает, вроде бы
не летает в пространстве, будто чайка. Может быть, она похожа на эхо, ведь
ее смысл - обязательно в ком-нибудь откликаться. Сильное сердце рождает
любовь, она исходит невидимыми волнами, ее ударяет в другое сердце и, если
вызывает ответ, возвращается назад - и так они обмениваются незримыми
волнами, неслышными словами, предназначенными только для двоих, и любовь
жива, пока сердца способны излучать адресованные друг другу сигналы.
Есть волны, обращенные от мужчины к женщине, но начинается в мире все
не с этого, а с волн, которые обращены от больших к маленьким, от матери к
дитю, от отца к своему малышу.
Но движутся ли к чужому ребенжу эти волны? Вряд ли, хотя слов об этом
сказано великое множество, да толку-то? И еще если этих чужих детей - почти
три сотни?
Нет, в безответном мире любви не бывает, и пустое дело ждать ее от
тех, в чье сердце ни разу не стукнула волна взрослой нежности. Откуда
взяться ответному импульсу? Куда направить свою собственную волну, если ты
даже и жаждешь Обратить извне свое чувство? На взрослую тетю, которая
ответит устало-равнодушным взглядом? На дружка, который, как и ты сам, пуст
и не изведал живящей волны интереса к себе?
Увы, увы, пуста, не заполнена добрыми чувствами аура детского
интерната, зато полна чувствами недобрыми, рано повзрослевшими - у чувств
ведь тоже есть возрасты.
Среди интернетовских была темная забава - курево для лягушек.
Отыскивали лягушку, желательно покрупнее, раскуривали папироску и всовывали
ей в рот. Лягушка сразу раздувалась и, если из нее папироску вытащить,
пускала струю дыма. Все интернатовские хохотали, для них это была
элементарная шутка, а вот посторонние, даже пацаны, не говоря уж о
девчонках, шарахались в сторону и торопились поскорее уйти. Поэтому, поймав
лягуху, Кольча в окружении своей братвы выходил на улицу, ждал, когда
кончатся уроки в соседней, "нормальной" школе, и учинял аттракцион как бы
напоказ, когда приблизится кучка посторонних, штатских зрителей.
Себя они считали вроде как военнообязанными, еще точнее, рекрутами, но
это слово пришло позже, после пятого класса, когда его узнали из учебника
истории. Впрочем, и понятие военнообязанный тоже являлось откуда-то сверху,
из старших классов, из взрослого мира, осознание же своей особенности
приходило из собственного нутра: да, в отличие от этих гражданских,
штатских, родительских школяров, ин-тернатовских объединяло нечто
обезличенное, государственное, до поры до времени прикрывавшее их и
позволявшее делать если и не все что угодно, то многое из того, чего этим,
родительским, возбранялось, за что штатским воздавалось дома, адом
интернатовцев был слишком велик, чтобы возились с каждым за каждое
прегрешение, да еще совершенное целой толпой! Когда же ты грешишь не один,
а вместе с товарищами, спрашивать, в сущности, не с кого и наказывать