"Альберт Лиханов. Никто (Повесть)" - читать интересную книгу автора

черноголова и черноброва, походила на цыганку, но оказалась не то татаркой,
не то башкиркой, кто-го, может она сама, сказал, что она мусульманка, и это
слово, непривычное для интерната, странно трансформируясь, обратилось в
кличку.
За Муслей пришла ее такая же черная мать, коротенькая, невзрачная,
затерханная, как другие матери, но, когда они уходили, Кольча поразился ее
изменившемуся лицу: щеки у Муслиной матери порозовели, зато лоб и нос
побелели, будто их сильно подчистили, как-то осветлились, и жгуче-черные
глаза и брови контрастно сияли на этом белом от страха с розовыми пятнами
лице.
Георгий Иванович никогда не устраивал никаких проводов. Однажды он
обронил фразу, которая, хотя ее больше никогда не повторяли взрослые, жила
з интернате самостоятельной жизнью, то ли негласно передаваемая из уст в
уста, то ли вообще обреталась в воздухе, подразумеваемая как явная истина.
А и сказал-то он вроде того, что не надо торжественных проводов, потому как
может ведь все обернуться неторжественным возвращением.
Господи, да разве же напугаешь этих ребят таким предсказанием! И все
же лучше не терять фразы. Они - не вещи, их не найдешь, не вернешь обратно.
Так вот о мамашках. Они приходили. Не часто, но все же. Приходили и
тетки, двоюродные сестры, еще какие-то дальние женщины. Приносили мелкие
гостинцы и еду, будто здесь не кормили, видите ли. Мужчины не появлялись.
Словно не было у этих ребят отцов. Или хотя бы дядьев. Нет, не долетал до
этого интерната мужицкий дух.
А к Коле Топорову вообще никто не приходил. Когда он был маленьким,
ждал, что придут. Но он не один такой. Таких хватало. И все же как-то
постепенно, без всяких объяснений со взрослыми, даже среди тех, к кому не
приходили, произошел окончательный отсев: так или иначе дети узнавали, что
и у них кто-то и где-то есть. Если и не запропавшая мамашка, то еще хоть
кто-то, старая бабушка, например... В окончательный осадок выпало совсем
немного, но и ведь немало - душ десять. Им ничего не говорили, а они не
спрашивали... Топоров был среди них.
Он давно перестал ждать затерявшегося гостя, а когда стал Топором и уж
тем более Топорищем, смотрел на эти мамашки-ны явления со скрытым
презрением.
Однако что-то мешало его выразить.
Ему, давно не стеснявшемуся выражать свои чувства.

2

К этому праву выражать свои чувства без всякого стеснения лежал
длинный путь - во всю его жизнь. Впрочем, чувств у Кольчи было немного -
как и у каждого из них. Он не знал, например, что такое нежность. Просто
потому, что ничто и никогда не пробуждало в нем такого чувства, оно не
требовалось в его жизни. Что-то щемящее толкнулось, правда, однажды ему меж
ребер, когда на заднем дворе в дощатой клетке крольчиха родила крольчат и
дворник Никодим дал ему в руки пушистый комочек. Дрожащая, теплая,
беззащитная плоть, ощущение полной власти над ней родило в нем прямо
противоположное чувство бесконечной слабости и желания слиться с ней. Он
постоял, покачиваясь, прижимая к животу пушистый комочек, потом положил его
к крольчихе, поглядел еще недолго на маленьких ушастиков, отправился по