"Альберт Лиханов. Никто (Повесть)" - читать интересную книгу автора

называли, а называли ма-машками.
Давно прошли времена, когда врали про своих родителей, выдумывая им
красивые беды. Мол, отец сидит в тюрьме, потому что защищался от бандитов и
одного убил. Или, дескать, родители погибли в автокатастрофе. Нынче правда
не украшалась, наоборот, по новой неписаной моде дети старались ее
подчернить. Не раз Кольча слышал, как вполне хладнокровно какая-нибудь
интернатовская девчонка, сама слывущая недотрогой, называет свою мамашку
проституткой. Он поражался, когда обнаруживал эту проститутку во дворе:
такая же, как все остальные, - плосколицая, коротконогая и короткорукая
кукла в обтертом плаще - кому она нужна. Он представлял себе проституток
совсем другими.
Кольча знал, как и знали все остальные: бывшие матери приходят сюда со
страхом. Некоторые для храбрости принимали полстакашка, и это было видно на
расстоянии не одним детям, но и взрослым, особенно Георгию Ивановичу, и он,
бдительным оком установив сей факт, не удалялся, а, напротив, приближался к
мамашке и ее дитю, но для начала на деликатное расстояние, чтоб не слышать
внятно их разговора, а если устанавливал, что допустимая норма в
полстакашка неразумно преодолена и мамашку несет не в ту степь при
рассуждениях о жизни и ее бедной доле, выдвигался на ближние позиции и
требовал обтертую куклу покинуть вверенную ему территорию.
Пару раз Кольча вместе со всеми бывал свидетелем громких скандалов на
эту тему, но чаще всего одинаковые куклы одинаково тихо исчезали, чтобы
появиться через полгода, через год или вовсе не появиться.
Зачем они являлись вообще? Чтобы отдать своему дитю шоколадку и
полистироловую игрушку - какого-нибудь крохотного медвежонка? Чтобы все в
интернате узнали, какая у тебя мать?
А несколько раз, то ли по причине редких посещений, то ли из-за
пропитой памяти, а может, по иным, неведомым первому взгляду причинам
мамашки просили позвать своего сынка или доченьку у ребячьего кружка, в
котором и были эти сынок и доченька, не узнавая их. На фиг нужны такие
мамашки?
Впрочем, тоже пару раз, не более того, Кольча видел, как безликий
обрубок менялся, превращался в человека.
Это выглядело странно, во многом непонятно, потому как невидимо, по
крайней мере им, детям, и происходило главным образом где-то на стороне.
Оба раза матери эти сидели в колонии за какие-то незримые отсюда дела,
приходили обтрепанные, похуже остальных, но трезвые и, обняв своих дитяток,
просились в кабинет к Георгию Ивановичу. Тот не отказывал, они удалялись.
Выходя от него, женщины казались просветленными, появлялись вновь и вновь,
сразу направляясь в директорский кабинет, и, наконец, по интернату, точно
сквозняк, проносилась весть: такая-то мамашка снова стала матерью,
восстановила свои родительские права, а такая-то и вообще их не теряла, но
после колонии потребовалось время, чтобы устроиться на работу, и она
забирала своего ребенка.
В первый раз, помнится, им был шестилетний пацан, еще не заслуживший
даже клички. К младшим до определенного возраста, когда человек может
чем-то отличиться, до времени получения заслуг, обращаются одинаково
обезличенно: "Эй, пацан!" - и этого бывает достаточно. К белобрысому
маленькому пацану, одному из немногих, а потому одинаковому, вернулась
мать. А потом счастливицей оказалась девочка по кличке Мусля. Была она