"Альберт Лиханов. Никто (Повесть)" - читать интересную книгу автора

ограниченных пространствах спален и учебных помещений, сильно уступая даже
в районе мальчишеского туалета. Ну а на улице разве же уследишь за двумя-то
с половиной сотнями детишек, прошедших еще во младенчестве суровую школу
свободы?
А вот насчет выпивки определенно сказать нельзя. Запах уловить было
трудно, потому что если и выпивали, то те, кто постарше и с оглядкой, то
есть осторожно, а выпив, взрослых работников интерната обходили. Крутых
эксцессов тоже не наблюдалось: сильно никто не напивался - здесь только
примерялись, только пробовали. Так что директору оставалось предполагать:
не без того.
И вот четверо из многих повзрослевших орали вокруг березового пенька,
принявши первые сто двадцать пять грамм коньяка неизвестного происхождения,
в который было явно что-то намешано, но что, они еще в силах были понять. И
поймут ли когда такие тонкости - неизвестно.
Покричав и этим слегка утомившись, ребята запели. Среди немногих
эффективных приемов коллективного воспитания несколько лет назад Георгий
Иванович импортировал один совершенно замечательный. Состоял он в том, что
в зале и просто в классе - потом это даже вошло в расписание внеурочных
занятий - собирали мальчишек (девочек почему-то отдельно). И каждому
раздавали пухлый песенник. Георгий Иванович поначалу запевал сам, но очень
скоро от этой обязанности освободился, потому что голосистых желающих
хватало.
Книжку раздавали всем и каждому, справедливо рассчитывая на
постепенность, запевала выбирал песню, просто называя страницу. И поскольку
песенник был популярный, состоял из песен всем известных, с ясной,
запоминающейся мелодией, скоро ребята лишь краем глаза заглядывали в
книжку, а потом у многих она лежала и вовсе нераскрытой на этих сходках.
Как пели сироты? Ну, как поют люди без голосов и слуха, но знающие
текст? Не очень, прямо заметим, мелодично, но зато слаженно и дружно. Так
что интернат, о котором идет речь, славился как поющий, и лот этим отличием
Георгий Иванович чаще всего и убеждал разнообразных проверяющих в не самом
плохом качестве своей работы. Они, эти бесконечные комиссии, могли какие
угодно высказывать замечания, следовало терпеливо, не возражая, не тратя
напрасно сил своих, слушать, ну а перед тем, как они удалятся для написания
заключения или даже акта, пригласить в детскую столовую, усадить рядом с
ребятней, всегда вежливой, чужих чувствующей на значительном расстоянии,
покормить обыкновенной, как и всех детей, пищей, а когда ложки отстучат и
дежурные девочки в нарядных фартуках уберут быстренько посуду, предложить
детям: вот, мол, у нас сегодня гости дорогие, давайте-ка им споем. И целый
зал, сразу двести человек (без маленьких), вдруг начинает петь - не шибко
художественно, повторим, но зато замечательно дружно, улыбаясь, а гости,
слегка растерявшись, вынуждены подтягивать, конечно же, не зная половины
слов, - вот тут-то и разрешались без всякой натяжки и рассуждений
педагогические споры: мелкие замечания умирали, устыдившись, а крупные
мельчали, часто превращаясь в общие рассуждения.
Был ли Георгий Иванович злоумышленником, хитрова-ном, этаким
педагогическим очковтирателем, что ли? Да вовсе нет. Он просто безумно
устал от безмерной своей ответственности быть государственным отцом двухсот
пятидесяти детей, постоянного, хотя и скрытого страха за их здоровье и даже
жизнь, за настоящее и будущее этих бедолаг, вполне ему очевидное.