"Альберт Лиханов. Никто (Повесть)" - читать интересную книгу автора

всякой внешней причины, его начинало корежить изнутри, ломать, как при
гриппе. То, что можно было бы признать не мыслями, а лишь их частицами,
мелкими кусками размельченного, разбитого, раскромсанного целого, вдруг
начинало складываться в поражающую всякий раз мысль, в ветку, хлещущую по
твоим же глазам.
Он опять терял дно под ногами, не умея при этом плавать.
Страшась, не желая знать о себе ничего нового, Кольча сопротивлялся
этому внутреннему напору, старался разрушить волну, подступающую к горлу,
но чем дальше, тем хуже у него это получалось.
Ведь кусочки мыслей, знаний, ощущений складывались, в сущности, в
самый простенький, да вот какой тяжелый и безответный вопрос:
- А ты кто?

7

Повторим: Коля Топоров представлял собой генетическую конструкцию,
нетипичную для интерната.
Дети в сиротском заведении все сплошь излом да вывих, во всяком
случае, признать спокойными их нельзя - сплошь неврозы, а он спокоен.
Спокоен так, что, кажется, из него вынуты нервы. Вынуты, накручены на
катушку из-под ниток и заброшены в дальнюю даль. Оттого и казался он
совершенно бесчувственным, что вовсе не означало, будто он не видит, как
мечутся, отчего мечутся другие.
Со стороны казалось, что перед вами совершенно уверенный в себе
мальчик, а его спокойствие и немногословие обманывали окружающих, даже
живущих рядом, заставляя пред-
полагать, что он полностью благополучен. Ничего себе обман-чик...
Словом, получалось так, будто Топор выдает себя не за того, кто он есть.
Его бы яснее поняли, если бы он матюкался, не стесняясь взрослых, дико орал
в коридоре, как почти все остальные, переходя из учебного корпуса в
спальный, давал жестоких щелбанов маленьким и беззащитным, точно сладостную
музыку слушая их вопли, а потом отбрехивался от наступления училок и
воспитателей, улыбаясь и заранее зная, что безнаказан абсолютно и полностью
- разве можно признать наказанием нудные, с одним и тем же набором слов,
нравоучения - а никаких других форм наказания в интернате быть не могло. К
примеру, карцера.
Нет, дома, то есть там, где спал, ел, учился, Топор не резвился, не
гулял, тем более не орал и не матерился, холодно поглядывая на других
выскочек и прочих невыдержанных типов, которые при этом взгляде почему-то
примолкали, особенно после его, Кольчи, шестого класса. Он вообще не любил
материться, полагая сие показухой, хотя - и это узнал народ - заметно
оживал за интернатской оградой, как бы приноравливаясь ко всему, что было
чужим, не ихним, странно свободным, с одной стороны, и столь же странно
ограниченным разными правилами и условностями - с другой. Вот эти-то
условности и волновали Топорова, как бы бросая ему вызов.
Поэтому он пугал раздувшимися лягушками девчонок и пацанов из
нормальной школы, курил - не таясь, а подчеркивая свою независимость - на
улице, первым всегда подваливал к взрослым мужикам, требуя прикурить, а то
и закурить, то есть саму сигарету, и здоровски у него это выходило при его
спокойствии и стеклянном взгляде: взрослые робели от этого пацана, и