"Альберт Лиханов. Никто (Повесть)" - читать интересную книгу автора

без трусов, босого, и тоже ткнул его ножом.
Больше Макарка ничего не помнил. В больнице, где он оказался, через
неделю, наверное, к нему приходила незнакомая тетка в сером костюме с
петлицами, следователь, спрашивала его, как все было, но он заплакал, и
врач, который стоял за плечом у этой тетки, стал требовать ее выйти, а она
спорила, и тогда прибежала вызванная доктором медсестра и дала Ма-карке
что-то выпить. Он опять уснул.
А потом, когда рана заросла, его отвезли сюда. Писаться по ночам он
стал еще в больнице, хотя раньше, дома, никогда с ним такого не бывало.
Могилу матери он не видел, но найдет ее, когда вырастет и сможет поехать в
город, где все это случилось.
А рассказал он это Гошке и Коле, наверное, потому, что опять был в
больнице, хотя и не всамделишной, а интерват-ском изоляторе.
Он показал им свой шрам. Это было давно, еще в школе не учился. И
никак не мог Макарка избавиться от своего энуреза, хоть и старался изо всех
сил - даже в ужин чай не пил. Но все-таки находилась в нем, собиралась эта
вода, которая выливалась ночью в тайном ужасе.
Это, наверное, возвращался к нему его тот никак не забываемый страх.
Он ведь долго живет в человеке, да еще такой, как у Макар-ки.
Удивительное дело, мать свою Макарка вспоминал светло, плохого слова
про нее не говорил, объяснял происшедшее "такой жизнью" и несчастливостью,
утверждая теорию, что все люди делятся на счастливых и несчастливых. Где-то
на интернетовском складе хранился большой чемодан с вещами Ма-карки, ему об
этом сказал Георгий Иванович, но твердо добавил при этом, что даст ему
заглянуть в этот чемодан только по достижении совершеннолетия. Макарка все
время беспокоился - когда наступает это совершеннолетие. По одним слухам в
четырнадцать лет, когда уже могут судить тебя за какие-то выдающиеся
преступления и выдадут паспорт, по другим выходило - в шестнадцать, а по
третьим - и вовсе в восемнадцать, когда разрешается голосовать.
- На фиг мне это голосование, - говорил Макарка, - скорей бы мне
отдали этот чемодан. - И подбивал клинья к кастелянше, чтобы хоть на
минутку в чемодан заветный заглянуть. Но та утверждала, что чемодан
хранится на особом складе Георгия Ивановича и ключ от него - в одном
экземпляре - хранится у него дома, даже не в интернате. Между прочим,
утверждала она, таких чемоданов там - не один и не два.
И еще директор сказал Макарке, что у того есть квартира, та самая, где
убили мать и ранили его. Правда, теперь эту квартиру по существующему
закону, чтобы не платить за нее, заняли другие люди, но все права на нее у
Макарова есть, а он, Георгий Иванович, его законный представитель, как бы
отец, назначенный государством, и эту квартиру непременно вернет или
добьется получения такой же. Можно не беспокоиться.
А Макарка беспокоился. В ту квартиру он возвращаться не мог.
Позже, в восьмом классе, он скажет Кольче:
- Если я туда войду, снова сразу обоссусь!
Можно было бы и рассмеяться. Непосвященный, может, так бы и поступил.
А у Топора все внутри напряглось. Как не понять Макарова: снова переступить
тот порог?! Перешагни, и все вернется. Во имя чего же тогда вся эта
интернатовская жизнь, все муки Макаркиного сопротивления: эти тоскливые
утра, эта отвратная Зоя Павловна и тысячу раз высушенный матрац?!