"Виктор Лихачев. Кто услышит коноплянку? [H]" - читать интересную книгу автора

У дома деда Михаила, материного отца, Киреева ждало огромное разочарование. Люди, когда-то
купившие этот дом, превратили его в сарай для сена, построив себе новый дом, по сравнению с
которым изба Михаила Алексеевича Анохина казалась совсем маленькой. А она в памяти Киреева была
большой, даже огромной. Вечерами за столом у русской печки собирались до двенадцати человек. Дед
Михаил суровостью своей поражал видавших виды односельчан. Говорили, что взрослых сыновей он
порол нещадно вожжами. А вот в своем единственном внуке души не чаял. Еще Киреев вспоминал, как
целыми днями шел снег, заваливая деревенские дома по крыши. И как они с дедом выбирались через
чердачное окно на улицу, расчищали проходы к дому. Высота проходов была выше роста взрослого
человека...
И вот теперь перед ним грустно стоял чуть-чуть покосившийся маленький домик с крошечными
оконцами. Острой тоской полоснуло по сердцу. Его увидели. Киреев коротко объяснил коренастому
мужику в треухе, почему так долго стоит перед домом. Мужик любезно пригласил Михаила
Прокофьевича пройти на усадьбу - "кое-что от старого хозяйства Михал Ляксеича осталось". Во
времена его детства в этом саду росли яблоки сорта анис. Летом яблоки были жесткие и невкусные -
они поспевали осенью, но в пору летних ливней, когда одновременно на сад, речку, ульи и дом с неба
лились потоки воды и солнечного света, как чудесно блестели темно-розовым цветом под дождем и
солнцем яблоки аниса... Михаил Прокофьевич представил на секунду, что тех яблонь в саду он тоже
не увидит, - и отказался от предложения нового хозяина усадьбы. Впрочем, одна просьба у него
была: на окнах старого дома остались наличники, сделанные дедом Мишей.
- Можно один оторву, возьму с собой на память?
- А хоть все бери. Зачем сараю наличники?
От дома другого деда, Василия Ивановича, вообще не осталось следа. Грустный, Киреев тихо шел
вдоль длинной деревенской улицы в сторону выгона. Со встречными людьми здоровался. Старушки
торопливо отвечали, а когда Киреев проходил дальше - останавливались, козырьком прикладывали
руку ко лбу и долго смотрели ему вслед, стараясь вспомнить, к кому мог приехать этот бородач. И
лишь одна женщина напомнила ему прежних деревенских старушек, бойко крикнув вдогонку: "А ты
чей будешь?" Объяснив свою родословную и со стороны отца, и со стороны матери, он пошел дальше,
не сомневаясь, что к вечеру о его приезде будет знать вся Поповка.
Поповка находилась в той части Тамбовщины, где леса не было, а бескрайние поля отличались
ровностью обеденного стола - ни малейшего бугорка. На самом краю горизонта виднелся островок
деревьев - значит, там находится деревня. Наверное, Пальное. На взгляд - до нее километров пять.
Дойдет ли он? Киреев решился. Желудок болел как обычно, грусть от увиденного переполняла сердце,
но шагалось легко. Впрочем, он и не спешил особо. То и дело присаживался на молоденькую травку,
любовался облаками на огромном небе. А однажды просто уселся под большую березу и просидел под
ней больше часа. Просто так просидел, ни о чем не думая. Грусть постепенно растаяла. Все, что
бережно хранилось доселе в памяти, изменилось или исчезло совсем - так что из того? Ведь это же
было, это осталось в сердце, в памяти. Как остались его родители, деды. Значит, это так же реально,
как вот эта береза, это облако. Оно сейчас уплывет за горизонт - но ведь оно существует в данный
момент, он любуется им. В такие минуты Киреев жалел, что не умеет рисовать. Облако на самом деле
было замечательным: огромное, похожее на цепь из нескольких горных вершин. В Пальное он пришел
поздно. В деревушке было домов семь-восемь - не больше. От отца Киреев слыхал, что где-то здесь
живут его дальние родственники, но ни искать, ни спрашивать о них не стал. Киреев уже собирался
повернуть назад, как на самом краю деревни увидел несколько старых вязов и лип и еле-еле
видневшуюся из-за их молодой листвы колокольню. Церковь? В этом медвежьем углу? Наверное,
недействующая, просто хорошо сохранившаяся. И в этот момент на колокольне зазвонили -
начиналась вечерняя служба.
Живя в городе, Михаил Прокофьевич в церкви не был ни разу. Он не любил чувствовать себя неловко.
Боялся смущать верующих людей своим любопытным взором. Друзьям же свое категорическое
нежелание входить в храм объяснял чуть ли не идеологическими причинами: "Христос проповедовал
отказ от богатства, а у них в церквях золото да полы мраморные. А на священника посмотришь - уж