"Виктор Лихачев. Кто услышит коноплянку? [H]" - читать интересную книгу автора

усталость. Несмотря на свою робость, Арсений оказался интересным и прямодушным собеседником. У
него была своеобразная манера говорить: глядя в пол, а потом, в конце фразы, резко поднимая
голову и смотря в упор на собеседника. Он рассказал Кирееву, что его знаменитый отец умер в
прошлом году, живут они с мамой, живут бедно, но, как выразился Арсений, "мы довольны". Михаил
Прокофьевич неожиданно для себя решил показать гостю свои миниатюры: "В нем есть что-то
детское, такой лукавить не будет - правду скажет", - мысленно оправдал свой несколько
тщеславный поступок Киреев. Тем более приятной для него стала реакция Арсения: он читал
рассказики вслух ("до меня так лучше доходит"), в удачных, по его мнению, местах бил себя
ладонями по коленям и восклицал: "Однако!". А поскольку бил и восклицал Арсений часто, Киреев
понял, что его писанина гостю понравилась. Картина была любопытная: Михаил Прокофьевич стоял у
окна с чашкой чая, спиной к нему сидел Арсений и читал вслух. Один рассказ, особо понравившийся
ему, Арсений прочитал дважды. Киреев не возражал.
Полководец и его жена
В одной древней стране жил великий воин. В сражениях он не знал поражений. Победив всех соперников у
себя на родине, воин провозгласил себя царем, а затем покорил ближайших соседей. А поскольку остановиться он
уже не мог, то ему пришлось покорить и не очень близких соседей (Арсений: хлопок - "Однако"!), и совсем
дальних. От одного взгляда царя трепетали и стар и млад, его слово было законом для всех. Придворные льстецы
сравнивали своего владыку с тигром, львом и даже называли его земным богом. И никто не знал, что жил на
свете человек, которого царь боялся. Боялся панически. Этим человеком была его собственная жена (Арсений:
хлопок - "Однако!"). Долгими одинокими вечерами, когда царь в очередном походе добывал себе новую
славу, его супруга делилась со своей старой служанкой: "И послал же мне Бог муженька. У других жен мужья как
мужья: днем на работе, ночью дома. А этого все носит где-то. А еще не понимаю: неужели люди так слепы?
Бесхарактерный, безвольный, тряпка тряпкой, а не мужик. Вот садовник наш - вот это настоящий мужчина.
(Арсений: хлопок - "Однако!")
- А ведь он, царь этот, остановиться не мог, потому что дома сидеть не хотел. С такой-то
женой...
- Вообще-то, это наброски... от нечего делать, - покривил душой Киреев.
- А мне нравится. Жизненно. Как вы говорите - парадоксы? Все верно, они кругом, парадоксы.
Вот вы меня просили не жалеть вас, а я, не поверите, вам завидую.
Кирееву показалось, что он ослышался и не успел ни обидеться, ни рассмеяться. А Арсений,
словно боясь, что его не так поймут, продолжал говорить, не дожидаясь реакции Киреева на свои
слова:
- Я не спрашиваю, но знаю, что у вас было великое отчаяние и, может быть, даже ужас, но
потом вам стало легче.
- А откуда...
- Откуда знаю? Я сам такое пережил. Это теперь я понимаю, что Бог нас не оставляет и
обязательно утешит нас, а тогда... Я только в восьмом классе должен был учиться, а сам уже в
университет ходил. Про меня в газетах писали. - Арсений махнул рукой. - Вспомнить даже стыдно,
как я возгордился. И остановиться не мог, как тот полководец. Одну олимпиаду выиграю, меня на
вторую зовут. И вдруг однажды все вмиг переменилось. Голова стала болеть страшно. Боль была
такая, что я выть хотел. И вроде как забывать стал, что знал раньше. Вроде бы помню формулу, а
вроде бы и нет. А как-то раз средь бела дня упал на улице. Хорошо, что недалеко от дома. Но соседи
сразу стали на меня пальцем показывать - мол, припадочный, доучился. А я и на самом деле: только
за учебник возьмусь - голова на кусочки раскалываться начинает...
- Простите, Арсений, - перебил его Киреев. - Я что-то не понимаю: вы довольны тем, что
заболели, что карьера ваша прервалась, наконец, что вас дураком, простите, называть стали?..
- Видите ли, Михаил Прокофьевич... А это тот самый парадокс, о котором вы хотите целую книгу
написать. Кто я был до болезни для себя, для окружающих? Богом, не больше и не меньше. Гордыня
во мне сидела и гордыней погоняла. Это же погибель...
- Кому погибель?