"Виктор Лихачев. Кто услышит коноплянку? [H]" - читать интересную книгу автора

Михаила Прокофьевича и теперь белел пятном на темном ковре. Вот что на листке было написано:
Любой цветок неотвратимо вянет
В свой срок и новым место уступает.
Так и для каждой мудрости настанет
Час, отменяющий ее значенье.
И снова жизнь душе повелевает
Себя перебороть, переродиться,
Для неизвестного еще служенья
Привычные святыни покидая, -
И в каждом начинании таится
Отрада благостная и живая.
Все круче поднимаются ступени,
Ни на одной нам не найти покоя,
Мы вылеплены Божьею рукою
Для долгих странствий, не для косной жизни.
Опасно через меру пристраститься
К давно налаженному обиходу:
Лишь тот, кто вечно в путь готов пуститься,
Выигрывает бодрость и свободу.
Как знать, быть может, смерть, и гроб, и тленье -
Лишь новая ступень к иной отчизне.
Не может кончиться работа жизни...
Так в путь - и все отдай за обновленье.

Глава пятая

Однообразность будней, так раздражавшая Михаила Прокофьевича все последние годы,
удивительным образом исчезла. После той памятной ночи прошло дней десять. Боли в желудке
усилились, но, странное дело: душевный подъем не проходил. Киреев по-прежнему, как и тогда на
кухне, наслаждался каждой прожитой минутой, каждым выполненным делом, даже пустяковым.
Поскольку езда по городу, долгие разговоры всегда отнимали у него много сил, Киреев свел и то и
другое к минимуму. Он, как в юности, с удовольствием просматривал альбомы живописи, перечитывал
любимых поэтов - от древних японцев и китайцев до Рубцова. С каждым днем все толще становилась
рукопись книги, которую Михаил Прокофьевич стал писать для души. Назвал он ее "Парадоксы", и
состоять по его замыслу книга должна из коротких притч. Вслед за "Петухом и дождем" появились
"Полководец и его жена", "Василек и Ромашка", "Жирный пингвин и гордый буревестник"... Но,
самое главное, у Киреева появилось желание побороться за свою жизнь. Нет, об операции он и думать
не хотел, зато раздобыл уйму народных рецептов от рака. Список получился внушительный:
болиголов, чистотел, водка с маслом, цветки картофеля, сыворотка с яичными белками, горький
перец, настойка из корней лопуха. Михаилу Прокофьевичу больше импонировала водка с маслом, но
его так поразил случай с листком, выпавшим из книги, расцененным им как некий знак свыше, что он
ждал своего рода указания, но указания пока не было. Вообще, с этим листком Киреев не расставался,
хотя выучил стихотворение наизусть. Смысл его был не совсем ясен, но строчки несли в себе какую-то
надежду. Особенно Михаилу Прокофьевичу нравилось одно место:
Как знать, быть может, смерть, и гроб, и тленье -
Лишь новая ступень к иной отчизне.
Не может кончиться работа жизни...
Вечерами, вместо того, чтобы сидеть перед телевизором, как он это делал раньше, Киреев любил
размышлять над смыслом этих слов. Как-то незаметно, но все чаще и чаще Михаил Прокофьевич
вспоминал Бога. Нельзя было сказать, что он верил или не верил в Него. Как и многие люди его круга,