"Владимир Личутин. Крестный путь ("Раскол" #2) " - читать интересную книгу автора

скоп утвари и богатств, вроде бы столь необходимых в быту, но таких лишних,
когда собрался на тот свет. Лишь белый саван, сандалии, нательный крестик и
заупокойная молитва уплывают с тобою в мир иной, и в последние минуты с
нескрываемым удивлением озирая нажитое, ты вдруг с облегчением чувствуешь
полную свободу от него...
Солнце на лето, зима на мороз. Передний угол гулко крякнул от мороза,
закуржавленные окна с порошками, полными воды, уже сине замглели.
Декабрьский денек с воробьиный поскок. Давно ли развиднелось, а уж и к ночи
поворот. Прощальной робкой желтизной наскоро тронуло узорные от инея
стеколки, сумерки в кельях сразу стали гуще, жарче затеплились свечи: в
широко отпахнутые двери, опушенные синим сукном, струился терпкий от ладана
и свеч воздух, колыхая кисейные полога, будто кто таился там. Никон собрался
было дунуть в свист серебряный, чтобы позвать келейника: пора сряжатися к
гостевому столу - и сразу забыл о намерении. Кряхтя, стянул сапожонки с
наводяневших ног, в горностаевых чулочках прошелся по натертому вощанкою
полу, с радостью впитывая древесное тепло и не ощущая ни одной заусеницы.
Плахи не поддались под грузным телом, не скрипнули, ладно пригнанные
тороватой плотницкой рукой и углаженные теслом. Эх, как славно, однако,
когда покои новые да уряжены по твоему норову, да когда первым вступил в них
с охранного молитвой, с любовью вдыхая запах кадильницы, оставленный после
освящения, да когда всякой нежити положен предел за порогом хором.
И не суеверно Никону, что пожелал поставить патриарший Дворец на месте
несчастливых царевоборисовских палат, а тень государя-доброхота, решившего
осчастливить русский люд, бессонно скитается меж Кремлевских стен, отыскивая
могилу несчастного убиенного сына. Перенял Годунов царскую власть из
меркнущих наследных рук, но не удержал в горсти: знать, обманулся сердешный
в Господевых посулах, полагая их за дозволение. Но лишь попустил Господь и
вскоре же отказал в Своей милости.
Оле! Не так ли и со мною станется? - мелькнула мысль, и Никон
усмехнулся над внезапной тревогой. - Пусть клеплют, что я самозванец, что
самоволкой воссел на государеву стулку, восхитил чужую честь. Пусть точат
ножи на бывшего волдемановского мужика, ибо я давно никого не боюся, кроме
Господа нашего, и не труждаюсь ухапливать корыстно то, что усердно сбираю
для матери-церкви. Это я строю монастыри, книгам даю простору и извожу
скверну из них, это я отдаю в учение пастырей многих и церкви Христовой
вручил верный посох и надежу в пути. Пошатнулась церковь, а я подпер, как
повелел Спаситель, подставил плечо, не дрогнув. Я не Гришка Отрепьев,
нет-нет. Но я чернец вековечный и не держуся за стулку, чтобы вкусно есть и
сладко пить. Утесните лишь, возьму ключку подпиральную - и только знали
меня.
Боже, Боже... Давно ли за радость почитал житнюю горбушку, густо
посыпанную солью, и, запив смиренный кус родниковой водою, с трепетной
ревностью пел стихиры пред образом Богородицы посреди глубокой ночи, один на
весь белый свет, и лишь волки тягучим подвывом нарушали его уединение. И
ведь как счастлив он был тогда.
Никон прошел в опочивальню, отстранясь, от порога оглядел всю, богато
уставленную, чужую, словно бы боялся прикоснуться к ореховой резной кровати
с шатром. Небо кроено из голубой камки, завесы камчатные с бахромою, в
головах и в ногах ложа золотные застенки. По-царски богатая спаленка,
уряжена не по-монашьи, вся подперта соблазнами. Эй, Никон, не страшись: что