"Владимир Личутин. Крестный путь ("Раскол" #2) " - читать интересную книгу автора

за вера твоя, ежели боится она пасть от малого искуса.
Патриарх решился и упруго воткнул кулак в двуспальную пуховую постелю с
полотняной полосатой наволокой, пахнущей морозом, и зеленым одеялом из
кизылбашского шелка, набитым лебяжьим пером. А помедлив, обреченно взошел по
приступным колодкам, обитым червчатым сафьяном, и осторожно присел на край
кровати.
И вдруг улыбнулся, довольный собою, внушительно погрозил невидимому
супротивнику и гордовато приосанился.
Воистину искренен бывает человек лишь наодинку.

Глава вторая

1

Сидя на высокой постели и плотно уставя утомленные плюсны на приставной
колоде, Никон, как с престола, позвал келейного служку в серебряный
заливистый свист. Пора собираться к столу. Двое ден у патриарха во Дворце
кушанья не было и ествы не держано, и вся челядь, невольно постясь,
кормилась косым пирогом с горохом. Как славно, однако: еда остойчивая, да и
с музыкой. Помните, грешники: держите утробу в нуже и обретете славу при сей
жизни.
Пока Шушера, лоснясь жарким тугим лицом, доставал из шафа тонкое белье
и святительское облачение, Никон, как надломленный, вдруг сронил голову в
колени и забылся тонким сном. Долгие ночные бдения и великана оборют. И
причудились ему плохо намятая, бродная дорога с рыжими пролысинами санной
колеи и крохотная ветхая часовенка осторонь, на мыске лесной гривы, давно
позабытая всеми, с прохудившейся кровлей. До чего же памятна глазу сия
обитель, словно бы вчера лишь покинул ее! каждая кровинка тут вскрикнула,
узнавая храмину; и запирая от волнения сердце, кинулся Никон непотревоженной
целиною, как сохатый, вспахивая глубокую борозду. Путались ноги в полах
долгого шубняка, проваливались по самые рассохи: Никон часто запинался и
нырял в забой, руками вперед, выдирая из снегу голову, чтобы не
захлебнуться. Но не диво ли? чем настырнее тянулся Никон к сиротской
храмине, тем дальше отступала она за сосновый обмысок. Тут ошпарило лицо
морозной сечкой, Никон зажмурился, охнул от боли - и очнулся. Правая щека
горела терпко, словно бы нахлестанная метелью.
Очнулся, как бы и не спал; виновато взглянул на Шушеру, не заметил ли
тот батькиной слабины. Служка копался в рундуке, и его широкая спина, туго
перепоясанная кожаным ремнем, была уважлива и послушна. В чреве ценинной
печи выл ветер, с жалобою укладывался на ночевую. Опять уж кой день вьет
поносуха, ей невмочно терпеть до февраля, и вот она проснулась в декабрьских
сутемках, засыпая снегами Москву. Ой, бродно и трудно попадать нынче гостям
на патриарший стол, да ежли кто с дальних окраинных слобод, из Скородома,
иль из Спасского монастыря, иль с Божедомки. Чтоб угодить к стерляжьей ухе и
к просольному семужьему пирогу, и не такие муки перетерпишь. А нынче много
званых к обеду: бояре и духовные власти, соборяне и городские чины,
стрелецкие головы и полуголовы, гости и сотские черных слобод; почитай,
трапеза на всю престольную, и только прислушайся сторожким ухом и уловишь
сразу, как тоскливый плач пурги перебарывает дворцовая сутолока. А
патриаршьи службы туго забиты всяким чиновным людом, что живет в архирейском