"Владимир Личутин. Венчание на царство ("Раскол" #1) " - читать интересную книгу автора

Монах перекинул ногу через борт, и карбас накренился, едва не зачерпнув
рассолу. "Экий же ты, брат, мощной, - ухмыльнулся Созонт Ванюков. - Как
только земля носит. Иль монастырские каравашки нажористы?" - "Я хлебца-то
выклюю со щепотку, а мне все в добро. Я птичка Божья, на мне крыла невидимы
бысть", - рассмеялся монах дружественно и прозорливо оглядел сидельцев.
Подьячий подвинулся, уступая места, и чернец, успокоенный, умостился подле,
обулся в натоптанные сапожишки и затих, нахохлившись, с какой-то неубывающей
радостью вглядываясь в утекающий берег. Парус захлопал, наполнился тягой, и
поморец ловко направил посудину в голомень. Задул ровный полуночник, море
завилось стружкою, побежала по волне мыльная пена. С севера встала,
уплотнилась сизая стена, там скопился морок: худая примета мореходу. Но
Созонт ничем не выказал дурного знака.

Созонт, как кочет на нашесте, горбился на корме за правилом, уверенно
держа черемховую рукоять и скаля в улыбке съеденные цингою зубы:
расхристанная, голая грудь подставлена вольному ветру. "Экий ты, мужчина,
окомелок", - с доброй завистью подумал монах, меж тем часто оглядываясь на
отрока, сидящего в носу. Тот рукодельничал, резал из можжевела нательный
крестик: такое памятное и вечное занятье для всякого чернеца, коротающего в
келье свободный час. Отрок нет-нет да и глазел на свежего человека,
украдчиво и стесненно прятал лицо. А и было чем увлечься. Монах был
корпусный, мосластый, но обличьем странно смахивал на подьячего: те же
темно-русые волосы густою волною до плеч, черные навыкате глаза в глубоких
обочьях, хрящеватый тонкий нос с широко взрезанными ноздрями, выказывающими
натуру необычную; лишь щеки выпиты долгим постом да борода толстая, витая,
по самую грудь.

А Созонт чаще заоглядывался, выудил с груди ладонку с травою
нечуй-ветер, защитою мореходца, поцеловал ее. Волна запоходила, экий
взводень, заповскидывала карбас; и посудина, до той поры обжитая, такая
домашняя, надежный плавучий ковчег для поморца, вдруг превратилась в
скорлупку сибирского ореха-гнидки, беззащитную и жалкую. Почернела по-над
головами небесная хлябь, поволоклась следом за мачтою, готовая разродиться,
и как-то сразу выказала себя под днищем бездонная прорва.

"Молитеся, братцы. Да пусть поможет нам Животворящий и Пречестный крест
Господень". Не выпуская из руки правила, Созонт ловко распотрошил дорожную
кису, достал себе и сыну чистое исподнее; отрок безропотно подчинился,
прополз по карбасу, мимоходом неловко обнявши монаха, тот благословил его и
поцеловал в мраморный лоб. Отрок споро переоделся, перехватил у отца руль.
Подьячий, стоя на коленях, не замечал, как вода уже подтапливает его
кафтанец с заячьим подбоем, молился перед медным складеньком. Монаси же, не
выказывая робости, плицею вычерпывал прибылую воду; при этом он
торжествующе, уросливо вскидывал в небо голову, будто грозил кому.

"Шел бы ты, монаси, к нам в артель. Нам такие атаманы нужны", -
закричал Созонт. Монах, не расслышавши слов, однако приветно белозубо
оскалился, не переставая черпать плицею.

"Татушка, ты прости, коли в чем нагрешил я. Коли неслушен был,